– Скажем, сосед пьяный во дворе шебутится, – предложил Омельченко. – Стрельнул по пьянке в белый свет. Ты подтверди. Не то всю ночь реветь будет. А, Алексей? Как человека прошу.

– Так она завтра узнает, что не сосед.

– Узнает, – согласился Омельченко. – Хреновато это я придумал. Другое что надо.

Я искренне сочувствовал ему сейчас. Понравилось, что переживал он не за себя, а за жену. «Нелегко дается мужику здешняя жизнь…»

– Ладно, – вдруг сказал Омельченко. – Чего придумывать. Что было, то было. Пошли. Обойдется, перемелется.

Мы вошли в дом.

* * *

Разбитое выстрелом окно было плотно завешено одеялом. И больше никаких следов, которые могли бы выдать недавнее происшествие.

Вопреки предсказаниям Омельченко, жена и слова не сказала. Ни слез, ни истерик, ни объяснений. Поставила на стол огромное блюдо дымящихся пельменей и совершенно спокойным голосом сказала:

– Наваливайтесь, пока горячие.

Села рядом, посмотрела на мужа, на меня и неожиданно улыбнулась, видимо, по-женски угадав мою растерянность.

– Видите, как у нас… – сказала она. – Не сказать, чтобы скучно живем. Конечно, не как в городе…

Не докончив фразу, она замолчала, глядя, как муж сноровисто разливает из графина золотистую настойку.

– Я их все равно достану, – с неожиданной угрозой и злостью сказал Омельченко.

– Ну, достанешь, – спокойно согласилась жена.

– Достану, достану, – уверенно подтвердил Омельченко.

– А потом еще кто-нибудь… – тихо сказала она, глядя в сторону.

– И потом достану, – с грозной уверенностью сказал Омельченко. – У меня силы хватит.

– Хватит… – подтвердила жена.

– И все! – провозгласил Омельченко и поднял стакан. – Выпьем, Алексей. Чтобы всем нашим ворогам сейчас икалось.

Серые глаза его сощурились, смотрели пристально и насмешливо, с каким-то затаенным и в то же время показным превосходством надо мной. Словно и я был одним из тех врагов, за погибель которых он предложил выпить. Выпили, и только было принялись за пельмени, как из сеней послышался сильный стук в закрытые двери.

– Сиди! – прикрикнула жена на поднявшегося было Омельченко. – Сама открою.

Она вышла.

– Кто? – раздался из сеней ее голос.

Ей громко и неразборчиво ответили из-за двери. Омельченко, видимо, узнал голос. Он шагнул к двери, слева от которой рядом с ворохом одежды висели карабин и ружье, достал из висевшего тут же патронташа два патрона, снял ружье, переломил, торопливо зарядил и сел на прежнее место лицом к двери, положив ружье на колени.

– Не боись, Алексей, – спокойно сказал он мне. – Хлесткину, помимо меня, в настоящий момент ни к кому интереса не будет. А он такой мужик, что если начнет стрелять, то и в темноте не промахнется. Запускай его, Надежда, – крикнул он жене. – Пускай, пускай, мы к разговору вполне готовые.

Звякнул запор, в дверях, щурясь от света, появился облепленный снегом невысокий человек с карабином на плече. Очевидно, это и был Хлесткин. Он рассмотрел Омельченко, пятерней смахнул с бровей, ресниц и реденькой светлой бородки снег, снял и стряхнул лохматую, необыкновенных размеров шапку, а затем, с неожиданным спокойствием и неторопливостью, уселся на широкую лавку у входа. Карабин он положил на колени и только тогда снова посмотрел на Омельченко. Шальная вызывающая полуулыбка чуть тронула его потрескавшиеся губы. Омельченко принялся за еду, жена осталась стоять в дверях рядом с Хлесткиным, а я в растерянности поочередно смотрел на всех, не зная, что делать.

– Стучал, ломился, а теперь молчишь? – спросил наконец Омельченко. – Садись лучше к столу.

– Зимовьюшки-то мои, Петро… все… Все, как одно.

– Что все-то? – спросил Омельченко, перестав жевать.

– Под корень. В точности, как ты сулился.

Омельченко потянулся за пельменем.

– Я тебя вообще предупреждал. «Вообще» – понимаешь? – стал объяснять он, внимательно следившему за ним Хлесткину. – Будешь соболишек налево гнать – я так и сказал, – прекратим твой промысел. Я тебя официально предупреждал.

– Он в тайге-то уже месяца два или боле того не был, – неожиданно вмешалась жена. – Иди к столу, недотепа чертова! – прикрикнула она на Хлесткина. – Раздевайся. Сидит тут, вооружился…

Она забрала у него из рук огромную шапку, потянула к себе карабин. Хлесткин придержал было карабин, но она дернула посильнее, и тому пришлось выпустить из рук свое оружие. Хлесткин поднялся. Неловкая злая улыбка исчезла с его морщинистого лица, и оно сразу стало растерянным и усталым. Медленно стянул он с себя старенький полушубок и пошел к столу. Сел напротив нас с Омельченко, внимательно посмотрел мне в лицо, хотел что-то спросить, но промолчал, увидев, что Омельченко взял с колен ружье и протянул жене.

– Приготовился? – кивнул он на ружье.

– А что делать? – весело отозвался Омельченко. – Не ты первый. Сегодня уже окошко продырявили. Налить?

– Давай, – согласился Хлесткин. Растерянность его проходила. Он снова внимательно посмотрел на меня и спросил: – Занятные для постороннего человека обстоятельства. Как?

– Не то чтобы занятные, скорее непонятные, – неуклюже сострил я.

– С чего стреляли? – спросил Хлесткин.

– С мелкашки, – сказал Омельченко и неожиданно оглушительно захохотал. – Захотели Омельченко с малопульки уложить. Ну, деятели…

– Несерьезно, – подтвердил Хлесткин. – Тебя если бить, так только с карабина… – Резко выдохнув, он выпил налитый хозяином стакан и, закусив, сказал: – Видать, не наши стреляли. Наши бы не промахнулись.

– А снег? – возразил Омельченко. – А стекло? А шторка? Опять-таки, я не столбом стоял. Не очень простая задачка, Хлесткин, не очень. Я соображаю, попугать хотели.

– Товарищ по лесу будет или откуда? – неожиданно спросил про меня Хлесткин.

– Товарищ будет по птичьей науке. На Глухую собирается. Рабочего ищет. Может, тебе с ним? Охота теперь твоя все равно порушена, а так хоть на табачишко наскребешь.

Омельченко явно издевался над своим гостем. Впрочем, мне показалось, что и надо мной тоже. Хлесткин сидел, опустив голову. Дождавшись, когда Омельченко замолчал, тихо сказал:

– На табачишко у меня, Петро, хватит. Нужда будет, и тебе одолжу. А поскольку в тайге ты давно не был, объясню сейчас тебе, каким образом мои зимовьюшки уничтожили.

– Сожгли, что ль? – спросил Омельченко и подмигнул мне на Хлесткина. – Или раскатали? По бревнышку. Может, медведь? – и он снова оглушительно рассмеялся.

– Серьезный медведь, Петро. Хитрый. Враз все сыскал, враз все под корень снес. Только если серьезно приглядеться, то вот где взрывчатка пропащая отыскалась. Медведь ее использовал.

– Какая взрывчатка? – сразу посерьезнел Омельченко. – Чего несешь?

– Что имею, то и несу. Завтра заявлять пойду. Официальным образом.

– Конечно, заявить надо, если такие соображения. Если доказательства, конечно, имеются, – осторожно поддержал Хлесткина Омельченко.

Мне показалось, что Хлесткин с интересом глянул на него.

– Есть и доказательства.

– Значит, надо заявлять, – снова повторил Омельченко. – Может, старатели?

– На кой я им? Мы с ними еще нигде на узкой тропке не сходились. А вот твое заявление я