Она бы все равно прыгнула, даже зная, что я отступлюсь. Ничто бы ее не остановило. Так было предначертано; я говорю это не в свое оправдание, а потому, что я это знала, чувствовала всем нутром.

Это не было равнодушие, это не было отчаяние, это был ее личный расчет, необходимость.

Необратимая цель, мишень.

Остальное стало моим делом.

* * *

Я помню долгие часы в очередях, когда все обходили меня под разными предлогами: я беременна, я спешу на поезд, я просто вышел покурить, надо вернуться на работу через десять минут, дети дома ждут, я тяжело болен, я ветеран войны.

Я помню, что всегда была последней в играх в «музыкальные стулья» и «горячую картошку», первой попадалась в «сеть», но выигрывала в молчанку.

Я помню, как в шестнадцать лет мне остригли волосы, потому что я подцепила вшей.

Я помню, как мечтала быть блондинкой с длинными локонами.

Я помню, как четыре раза была влюблена: в детском саду, в начальной школе, в шестом классе и в третьем, и как слышала вслед смешки, после того как писала записки своим избранникам.

Я помню, как учитель истории забыл меня, когда все ушли на экскурсию, помню, как полдня просидела взаперти в туалете для девочек, потому что никто не заметил, что меня нет.

Я помню слово «отсутствует», то и дело встречавшееся в моих школьных дневниках; не потому что я пропускала уроки – просто учителя подозревали, что мысли мои далеко.

Я помню, как промолчала, хоть мне и хотелось завопить, когда тетка объявила мне, что я не пойду на кремацию матери, во-первых, потому что это слишком тягостное зрелище, а во-вторых, именно на эту дату был назначен экзамен.

* * *

Я спала как убитая, без сновидений, без кошмаров, в слепой и глухой черноте: наконец-то крепкий сон. Разбудил меня ранним утром настойчивый стук. Я не сразу поняла, где я, потом, проморгавшись, вспомнила два последних дня. Алису. Лес. Бегство. Дом.

Это чувство уязвимости.

Я не шелохнулась. Я знала, что это мне не поможет: если кто-то хочет войти, достаточно толкнуть калитку. Но у меня не было сил. Не хотелось говорить, излагать, оправдываться.

Стук прекратился. Я очень медленно сосчитала до ста и, решив, что выждала достаточно, встала. Приподняв занавеску на одном из окошек, я увидела бутылку молока, стоявшую на видном месте.

Бармен, больше некому. Открыв бутылку, я выпила половину. Погода снова стояла прекрасная, как будто осень была на моей стороне. Я потянулась и удивилась, что так свободно дышу. Именно в этот момент я поняла: что-то во мне изменилось. Я больше не боялась. Внутри не было ни страха, ни тяжести.

Убегая позавчера от моста, я думала, что горе и угрызения совести будут копиться, пока не задушат меня, восстановив хоть какую-то логику. Но сегодня утром они, наоборот, с каждым часом как будто рассеивались. А между тем ничего не забылось и не притупилось. Алиса все так же была здесь. Она растворилась во мне, в каждом моем органе, в каждой клеточке, в голове, в сердце, в словах; она жила во мне. Просто чувства мои изменились. От нее и ее ухода во мне осталось лишь одно: эта необъяснимая дружба и какой-то покой. И, каким бы нелепым это ни показалось, я чувствовала себя сильнее.

На мгновение я встревожилась: неужели я ищу разумного объяснения ее смерти? Ищу смысл в том, что объективно было смесью трусости и эгоизма? Одной этой мысли хватило, чтобы омрачить нарождающееся ощущение блаженства. Я безмолвно взывала к Алисе, умоляла ее послать мне ответ, где бы она ни была. Я подняла голову к небу, всматриваясь в тени, легла в траву и поскребла ногтями землю, чтобы открыть ей путь. Пусть она проявится, пусть подаст мне знак, хоть один! Пусть выскажется!

Но Алиса оставила меня наедине с моими бреднями, и так было лучше.

Я сняла с футболки приставший к ней мусор – вчера я соорудила себе матрас из капустных листьев и морковной ботвы. Встряхнула волосами. Было немного неприятно не знать, как я выгляжу. Я никогда не отличалась кокетством, но всегда старалась быть хотя бы чистой. «Приличной», по крайней мере, в глазах дяди и тетки: некоторые замечания я не способна была вынести.

Так, после истории со вшами я решила носить короткую стрижку и подравнивала ее сама, вооружившись кухонными ножницами. Просто и эффективно.

– Как же красиво, – повторяла Алиса, проводя рукой по моему затылку. – А как свободно, наверно, себя чувствуешь с короткими волосами! Я бы тоже хотела постричься. Но моя мама категорически против.

– Она права.

– Права? Вправе решать за меня, что красиво, а что нет?

– Она хочет тебе лучшего.

– Лучшее враг хорошего. Мне так плохо, Мина.

Я не верила своим ушам. Ей так плохо! Плохо иметь волосы куклы, шелковистые, ухоженные, с одного взгляда говорившие, как обеспечена ее жизнь, сбалансировано питание, спокоен сон. Плохо иметь мать, оберегающую ее драгоценную красоту.

Это не могло не обернуться ссорой.

– Уши вянут тебя слушать, Алиса. Да, и, пожалуйста, не употребляй больше слов «свободно» и «красиво» в отношении меня.

– Согласна: при условии, что ты прекратишь думать, будто владеешь истиной в последней инстанции и, как ты думаешь, так и есть.

Вопрос объективности часто вставал между нами. Мы жили в диаметрально противоположных мирах, что давало пищу для жарких споров. Кто прав, кто не прав, что истинно, а что ложно? Стакан наполовину полон или наполовину пуст? Может ли кто-то решать за других, и если да, то по каким критериям избирается высший судия? Существует ли нагая истина, или же истин столько, сколько людей, – и, стало быть, истины нет? Как можно быть уверенным, что данное определение соответствует объективной реальности?

Алиса отстаивала свою точку зрения (в данном случае: нет ничего незыблемого, все определяется ситуацией, взглядом и позицией). С тем большим жаром, что речь шла о ее матери.

– Если бы ты знала, Мина… Всю жизнь она копирует какую-то расплывчатую модель, извлеченную из журналов, которые она читает, и разговоров, которые ведет. Все, что она делает, все, что говорит, все, что предпринимает, ее выбор, ее решения – все становится отражением этой модели. Почему? Она живет лишь через образ, который надеется создать. Она хочет, чтобы о ней думали: «Ах, какая женщина, прекрасная женщина, исключительная женщина, у нее великолепный дом, у нее великолепный брак, у нее великолепная дочь». Чтобы добиться этого результата, она трудится без устали. До изнеможения занимается ремонтом, подбирает гардероб, свой и мой, отслеживает последние тенденции во всех областях. И тут она сильна! Многие ей завидуют. Она всегда выбирает лучшую модель автомобиля, подходящий цвет, потрясающие планы на уик-энд, оригинальную и сногсшибательную благотворительность, хозяйка она незаурядная. О моем отце говорят: как же ему повезло жениться на этой женщине! Бриллиант! Но, в сущности, никто не знает, кто она на самом деле. Ни люди, ни отец, ни я, ни тем более она сама. Она идеальная женщина текущего момента. Непроницаемая глыба хороших манер и хороших идей, почерпнутых в хороших местах. И мало того, мы все в плену ее представлений. Она определяет путь – горе тому, кто с него свернет. Чему она меня научила, что показала? Мир иллюзий. Вся жизнь в притворстве. Этому ты завидуешь?