Женька сидела молча, сложив руки на коленях. Она понимала, что бабушкой руководит её аристократическое прошлое и интеллигентное воспитание. А ещё её профессия врача – долг помогать людям! Бабушка никогда никому не отказывала даже в мелочах. Никогда не жаловалась на трудности, которые преподносила жизнь. Никогда … ой! – да много их ещё было – этих «никогда». Что верно – то верно: Евдокия Юрьевна умела держать себя в руках в любой ситуации, и было такое, чего она действительно никогда не делала: она не кричала на людей, она любой конфликт с легкостью распутывала так, как будто это был заигранный шаловливым котёнком моток свалявшихся ниток.

–… ты меня слышишь? Женя!!!

– Слышу, – отозвалась Женька откуда-то из глубины своих мыслей.

Она рисовала себе в воображении картины, как бабушка вместо неё идёт в школу, где учился Колька. Как медленно поднимается по ступенькам отекшими, немолодыми уже ногами, как входит в незнакомое помещение, осматривается. Вот она разговаривает с Антониной Александровной тихо, мягко, пытаясь понять суть возникшего конфликта. Женька рассмеялась про себя: наверное, выйдя из кабинета Колькиной обидчицы (как про себя окрестила Женька учительницу русского языка), бабушка ещё чего доброго подружилась бы с ней!

Насчёт «обидчицы», Женька, правда, хитрила самой себе. Попросту сидела и обманывала себя. В злосчастной тетрадке какое-то время ничего не появлялось. Учительница то ли была на курсах, то ли на больничном. Потом, когда уроки русского языка вновь возобновились, сын даже как-то раз пришёл из школы с "четвёркой" и, скорее всего, Женькин внутренний протест так бы ни во что и не вылился, но тут, как на грех, Кольке выставили сразу два «трояка» за диктант. И Женьку вновь захлестнули обида и злость. Долго раздумывать она не стала – просто взяла и отправилась в школу. Отправилась, что называется, без единой мысли. Она даже плана в своей голове никакого не набросала, как она будет разговаривать с незнакомой ей учительницей, что спросит, чем поинтересуется…

Разговора с Антониной Александровной у них, естественно, не получилось. Вместо него получился какой-то дьявольский монолог, в котором Женька безо всякой театральной подготовки сыграла роль демона во плоти: кричала, ругалась и грозила какими-то несуществующими связями – в общем вела себя далеко не лучшим образом. Антонина Александровна, которая поначалу с трудом поняла, с какой целью явилось к ней плюющееся ругательствами, несуразное взлохмаченное существо, стояла молча, сложив руки на груди. За все эти три или четыре минуты, что длилась Женькина тирада, она не произнесла ни слова, лицо её словно замерло. И только после того, как Женькино «красноречие» иссякло, и сама Женька, выдохнув из себя последние обидные слова, замолчала, уставившись на объект своей злости, Антонина Александровна произнесла каким-то непонятным, едва слышным, голосом: «За какие грехи мне Вас Бог послал – не понимаю». Женька, по правде говоря, тоже уже мало чего понимала. Запал её кончился, и едкие слова не хотели больше изыматься из памяти. И может быть, она бы добавила ещё что-то, но почему-то молчала. Молчала, ожидая ответной словесной атаки, как это было в детстве с подружками, которые, не желая давать себя в обиду, имели не менее острые язычки, чем Женькин. Или как с отцом, на которого она научилась огрызаться с такой ненавистью, что тот порой не успевал закончить начатой фразы.

Однако здесь всё вышло совсем не так. Не так, по крайней мере, как планировала и ожидала Женька. Слишком уж тяжёлая тишина вдруг зависла свинцом в кабинете и мешала ей вновь открыть рот.

И, как в тот далёкий вечер, когда она впервые рискнула постоять за себя перед родителями, Женька зачем-то подняла кверху руки, но в этот раз движение получилось медленным и неуверенным. Ей захотелось сжать кулаки, но свинцовая пелена окутала всё вокруг, и вместо этого руки вдруг сами опустились. А Антонина Александровна всё стояла и молчала. И Женька поняла, что она больше не произнесёт ни слова. Ни звука. А потом, невидимый глазу, но явно опытный кукловод, тихонько взял её за плечи и повернул к двери. Женька вышла из кабинета и пошла по коридору, всё ещё ожидая хоть какого-то ответа. Но в спину ей невесомо дышала тишина…

***

… Колька, ещё совсем малыш, раскинув руки, бежал к ней. Ветерок трепал его волосы, играл с полами лёгкой ситцевой рубашечки. Вот он добежал до Женьки, с размаху обхватил её колени руками и уткнулся улыбающейся рожицей в подол юбки.

– Давай сорвём цветочек, – предложил он.

– Давай, – согласилась она. Они нашли ромашку со множеством белых лепесточков, похожих на крохотные остренькие заячьи ушки, уселись в траву и Женька начала учить Кольку «гадать»: любит – не любит… Вышло, что «любит».

– Видишь, – засмеялась она, гладя сына по голове, – ромашка говорит, что я тебя люблю!

– Дай, – потянулся он к цветку, но там не осталось ни одного лепестка. Покрутив в руках, ставший ненужным стебелёк, Колька побежал искать ещё ромашку. Нашёл и принёс: «Давай я теперь буду гадать!».

Но у него «гадание» шло плохо: Колька нетерпеливо обрывал по два, а то и по три лепестка. А некоторым белым «ушкам» не повезло вообще: в Колькиных руках они разрывались наполовину, но ножками оставались на стебле, плотно прижавшись остатками к сердцевине. Однако, неизвестно какими путями, у него тоже вышло «любит».

– Я тоже люблю тебя, – сказал он и стал бегать вокруг Женьки: «Не поймаешь, не поймаешь!»

Звонкий голосок его разливался по лугу, где-то вверху Кольке на несколько ладов вторили птицы. Женька вдыхала чистый пьянящий воздух и улыбалась счастливой ребячьей улыбкой.

– А ну-ка, – она вскочила на ноги и повернулась к сыну: – Убегай! Ох, я тебя сейчас догоню!

***

Отношения с учительницей наладились как-то незаметно. Женька ещё несколько раз забегала в школу к классной руководительнице, но на Антонину Александровну, что называется, «не нарвалась». Сама Женька втайне была рада этому: она чувствовала себя несколько виноватой за ту сцену, которую устроила в кабинете завуча, и иногда на неё находило совершенно искренне желание пойти и извиниться за грубые слова, на которые она так и не получила словесной сдачи. Но другой, упрямый и злобноватый гнусавый голос, начинал уговаривать и давить на Женькину совесть: «Не делай этого. Подумаешь, сорвалась на ком-то… Что с тобой, это впервые?» И Женька так никуда и не пошла, а история эта стала забываться, потому что жизнь преподносила разные задачки, которые хочешь-не хочешь, а надо было решать.

Всё всплыло моментально и ярко и в памяти, и в подсознании, и во