Он огляделся, рассчитывая увидеть среди лежавших вокруг многочисленных трупов Лакассаня, но того нигде не было. Это обстоятельство несколько озадачило пана Кшиштофа: если Лакассань был жив, то почему он не воспользовался беспомощностью пана Кшиштофа и не убил его? В конце концов, подобная развязка не только удовлетворила бы жажду крови бледного убийцы, но и оказалась бы весьма на руку его хозяину, избавив Мюрата от необходимости выплачивать Огинскому обещанное вознаграждение. Тем не менее, пан Кшиштоф остался в живых. Более того, проклятый Лакассань исчез, оставив его, наконец, в покое. Это уже было настоящее чудо, даже более поразительное, чем то, что удар прикладом не сломал ему позвоночник. Поначалу пан Кшиштоф решил, что Лакассань ушел, приняв его за мертвого, но вскоре отказался от этой мысли: профессиональный убийца просто не мог допустить столь грубой ошибки.

Вокруг не утихал грохот сражения, время от времени перекрываемый железным аханьем уцелевших пушек батареи. Закопченные артиллеристы подносили пальники, и тяжелые батарейные орудия грузно подпрыгивали на лафетах, окутываясь облаками дыма. Поредевшие орудийные расчеты накатывали пушки, возвращая их на места, заряжающие прыгали в дыму со своими банниками, как свирепые чумазые черти, и вскоре пушки вновь содрогались, выкашивая картечью наступавшую нестройными рядами французскую пехоту. То и дело на батарее глухо шлепались в грязь ответные ядра, над головами тоненько пели пули, время от времени ударявшие в людей. Те, кто не был занят у орудий, лежа за валами, стреляли из ружей нестройными рваными залпами, а то и порознь. Некоторое время пан Кшиштоф, очумело мотая гудящей головой, стоял в самом центре этого ревущего ада, пытаясь сообразить, что ему делать дальше. Драться насмерть плечом к плечу с защитниками батареи он не видел никакого смысла. Эта война касалась его лишь постольку, поскольку помогала или мешала ему в устройстве личных дел. Теперь же он по уши увяз в этой войне и не видел никакого способа выбраться. Просто бежать с батареи пан Кшиштоф не мог: действуя подобным образом, он рисковал получить пулю в спину либо от русских, либо от французов. Да и кто выпустил бы его отсюда?

Шлепнувшееся в кровавую грязь всего в двух шагах от пана Кшиштофа ядро с ног до головы обдало его горячими липкими брызгами и заставило, наконец, выйти из ступора. Взгляд Огинского прояснился и гораздо живее забегал вокруг, ища пути к спасению. На глаза ему попалась кавалерийская лошадь с пустым, испачканным свежей кровью седлом на спине. Лошадь бестолково металась по батарее, шарахаясь от убитых и раненых, мешая артиллеристам и поминутно наступая на волочившийся по земле повод. Пан Кшиштоф попытался поймать ее, но насмерть перепуганное животное шарахнулось от него в сторону. Свободно болтавшийся повод, к счастью, зацепился за лафет перевернутой пушки, и лошадь послушно остановилась.

Хромая, пан Кшиштоф подбежал к ней, мертвой хваткой вцепился в повод и вскочил в седло. Невыгодность такой позиции не замедлила обнаружиться: по представлявшему собой отличную мишень пану Кшиштофу было дано несколько выстрелов, но ни один из них, по счастью, не достиг цели. Огинский, окончательно придя в себя, пригнулся, спрятавшись за конской шеей, и немедленно стайка пуль просвистела там, где только что была его голова.

Это была одна из тех ситуаций, в которых пан Кшиштоф совершенно переставал соображать и, гонимый слепым ужасом, мчался сломя голову куда глаза глядят. Тут, однако, мчаться было некуда, и наш герой бестолково вертелся под огнем, нещадно терзая бока лошади шпорами и одновременно натягивая то правый, то левый повод. Неизвестно, чем кончился бы этот вальс на осыпаемой градом ядер и пуль верхушке холма, если бы к совершенно обезумевшему Огинскому не подскакал рослый, богатырского телосложения человек в генерал-лейтенантском мундире. По крутому подбородку и выбивавшимся из-под фуражки непокорным прядям русых волос пан Кшиштоф с некоторым трудом узнал Ермолова, который уже тогда был знаменит как грамотный и смелый командир.

- Что с тобой, поручик? - прокричал он, перекрывая грохот орудий. Ранен?

- Легко, ваше превосходительство, - сам не зная зачем, солгал пан Кшиштоф, который вовсе не был ранен, а лишь слегка ушиблен ружейным прикладом.

- Молодец, гусар! - похвалил его Ермолов. - Легко, говоришь... Вид-то у тебя такой, словно тобой из пушки выстрелили... Впрочем, как знаешь. В седле держаться можешь? Надобно съездить на левый фланг, расспросить князя Багратиона о положении дел и немедля вернуться с докладом к светлейшему. Он Кутайсова и меня туда посылал, да мы, видишь, не доехали. Кутайсов-то, Александр Иванович, убит, вечная ему память. Ну, так сделаешь, гусар?

- Не извольте беспокоиться, - пробормотал пан Кшиштоф, который был без памяти рад подвернувшейся оказии покинуть обреченную, как ему казалось, батарею. - Будет исполнено.

- Ну, скачи, голубчик, - сказал Ермолов, и пан Кшиштоф поскакал.

Он перемахнул через осыпавшийся, заваленный лежавшими друг на друге трупами земляной вал и погнал коня прочь от холма, на котором снова началась бешеная пальба. Ему казалось, что за спиной у него выросли крылья. Естественно, ни на какой левый фланг он скакать не собирался, как не собирался разыскивать Багратиона и возвращаться с донесением в штаб Кутузова. Им владело одно единственное желание - как можно скорее вырваться из этого ада, оставив поле Бородинского сражения далеко за спиной. Сабля, которую он, сам не помня как, вложил в ножны, хлопала его по бедру, простреленный ментик развевался за левым плечом. В седельной кобуре обнаружился заряженный пистолет, и пан Кшиштоф взял его в руку, решив стрелять во всякого, кто попытается его остановить.

Огибая идущие в бой колонны войск и места горячих схваток, он поневоле все больше забирал в сторону левого фланга русских войск, где под мощным огнем неприятельской артиллерии с самого утра твердо стояли тающие на глазах, но сохраняющие строгий порядок каре Измайловского и Литовского полков. Огинский видел, как откатывались от этих ощетинившихся острым железом гранитных четырехугольников остатки разбитой наголову французской конницы. Казавшаяся ему безумной храбрость людей, продолжавших твердо стоять на месте под смертоносным градом картечи, на какое-то, время настолько заняла внимание пана Кшиштофа, что он даже забыл погонять свою лошадь. Кроме всего прочего, придерживаясь того направления, в котором двигался сейчас, он вскоре неминуемо оказался бы в самой гуще боя, между каре измайловцев и наступающей тяжелой конницей французов. Он видел страшные груды одетых в блестящие кирасы тел, лежавшие в нескольких десятках шагов от передней шеренги русских, - там, где их сразил губительный ружейный залп. По полю носились обезумевшие, оставшиеся без седоков лошади. Одна из них бегала кругами, волоча за собой убитого кирасира, нога которого застряла в стремени, пока, наконец, не упала, сваленная шальной пулей.

Пан Кшиштоф в нерешительности натянул поводья, не желая попадать из огня да в полымя. Справа от себя он увидел скакавшую по полю рыжую кавалерийскую лошадь. Всадник был в седле, но ему, похоже, крепко досталось - он мешком лежал на спине лошади, обхватив ее руками за шею и свесив голову так, что она была не видна пану Кшиштофу. Его поза наводила на мысль о том, что он если не убит, то очень тяжело ранен и вот-вот свалится на землю. Мундир на нем был как будто зеленый, русский, но так густо перемазанный грязью и кровью, что пан Кшиштоф не взялся бы утверждать это с уверенностью. Огинский бросил на беднягу беглый взгляд и сосредоточился на поисках самого безопасного пути, которым можно было воспользоваться, чтобы покинуть поле боя.