на почве подавленной сексуальности, он фактически распахнул створки человеческого сознания и подсознания, которые долго табуировались. И, как всегда в таких случаях, десакрализация не только стала инструментом гуманизма (а мне это представляется неоспоримым) и новых художественных открытий, но и стала причиной различных проявлений пошлости («игра на понижение», о которой я говорил выше), «фаллос» превратился в «пенис», не говоря уже о других словах, вплоть до заборных.

Если говорить о художественных открытиях, то, прежде всего, стоит напомнить роман Альберто Моравиа[64] «Я и он»[65], состоящий из непрестанного диалога мужчины с ним (не трудно догадаться, с кем), который является частью его тела, должен подчиняться голове, как все остальные органы тела, но постоянно проявляет свою строптивость, постоянно пускается во все тяжкие, вовлекает человека в различные авантюрные ситуации, и нередко приносит много страданий.

Конечно, о нерасторжимой связи Эроса и Танатоса[66] человечество знало давно, но такой приземлённый (но не пошлый) диалог с ним, стал возможен только после того, как Фрейд снял табу на сексуальные проблемы.

Что касается самого Эроса (будем считать, что Эрос и Секс, совпадают в тех случаях, когда «сотрясают дубы»), то в качестве примера, призову на помощь древних греков. Не скрою, продолжаю восторгаться этой культурой, такой дерзкой и неожиданной среди тысячелетних цивилизаций, за которыми, казалось бы, стояла вечность.

Так вот, греческое воображение придумало Приапа[67], бога с огромными гениталиями, как считают «ребёнка» Диониса[68] и Афродиты (как вам такие родители?).

Проницательные исследователи выяснили, что Приап продукт позднего античного сознания. Впрочем, так часто случается, что многое обнаруживается (воображается) только на изломе, когда культура стремится закрепить то, что исчезает из самой жизни.

Бог Приап стал метафорой на все времена, которая соединила физиологию и воображаемое,

…вроде «воображаемых сообществ», которыми называют сегодня «нации»[69]…

психологию и мифологию.

Не удержусь, чтобы не пересказать одну картинку из «повседневной жизни греческих богов», которая приводит меня не в меньший восторг, чем любовные истории маленьких рыбок и серых гусей.

Представьте себе.

Сельский праздник, на котором присутствовали боги.

Полуденный зной, все устали, переели, перепили, легли спать. Тихо, слышен только храп богов и людей.

Каким-то образом рядом с Приапом оказалась спящая Гестия[70]. Для тех, кто не знает, Гестия богиня семейного очага, вечная девственница, и поэтому, естественно, не любит Афродиту и её проделки. Скорее всего, не любит и коварную Геру, но об этом мне ничего не известно. А соседство с Приапом ей просто противопоказано.

Так вот, все спят, Приап неожиданно проснулся и, естественно, «проснулся» его необузданный фаллос. Рядом Гестия, а какая ему разница, кто оказался рядом, пусть Гестия, даже особенно пикантно. И совершилось бы чёрное дело, и неизвестно, как бы жило человечество (патриархальное человечество?!) с тех пор, не имея перед собой столь привлекательный образ Гестии, если бы…

если бы не осёл (!), который заорал, завопил на весь мир, во всю мощь своих лёгких, просто потому что и ему, как и Приапу, приспичило. Осёл и спас цивилизованное человечество.

Гестия проснулась, закричала своим пронзительным девственным голосом, боги пришли на помощь, Приапу пришлось ретироваться, Гестия осталась девственницей, человечество не провалилось в тартарары.

Если кто-то спросит это «реально?»

…любимое слово моей внучки, которая именно этим словом отделяла «реальное» от «воображаемого»…

отвечу, конечно, не менее «реально», чем вся Древняя Греция с Зевсом и Сократом[71], Афродитой и Аспасией[72].

После Фрейда и армии психоаналитиков, не говоря уже о десакрализации всего и вся, после веков рационализма, Приап кажется высшей ступенью воображаемого.

Имя Приапа даже призвали на помощь, чтобы назвать (обозвать?) болезнь[73], прямо противоположную импотенции. Воображаемый Приап стал представляться почти болезнью.

Такие времена.

Вместе с сексуальной революцией Приап лопнул как мыльный пузырь.

А жаль, весёлый был бог, без него потускнели все бурлески на свете. Его отсутствие взялись заполнить, – свято место пусто не бывает – многочисленные врачи-психоаналитики, которые констатировали инфляцию мужского.

Конечно, как и многое другое, эта «инфляция мужского» тоже метафора, но весьма симптоматичная.

Мне не остаётся ничего другого как в качестве итога процитировать американского писателя Джозефа Хеллера[74]:

«А в общем, слабовато это орудие мужского превосходства, вселенский проводник энергии, действующий только приступами. Не удивительно, что нам приходится пускать в ход ещё и кулаки, и поднимать крик на кухне».

Пожалуй, добавить нечего.

…несколько слов о трансформациях брачных союзов или о кризисе современной семьи

Написал «брачный союз», чтобы избежать двух смыслов слова «брак». Слово брак, как брачный союз, создающий семью, скорее всего, происходит от глагола «брать» (старославянское «брати»). Слово же брак, как недоброкачественное изделие, скорее всего, происходит от немецкого brack («негодный товар). Слова эти просто омонимы, ничего общего между ними нет, но хочешь, не хочешь, эти два смысла воспринимаются как ироническая двусмысленность.

Своеобразный синоним-омоним…

О кризисе современной семьи не говорит только ленивый.

Меняется мужчина, меняется женщина, меняется их социальный статус, меняется их самоощущение, и традиционная семья не в состоянии ответить на все эти вызовы. Вот и трещит по швам.

Всегда трудно жить в эпоху перемен, хочется от них куда-нибудь спрятаться. Куда же спрятаться, как не дома, в семье. Англичанам приписывают выражение «мой дом – моя крепость». Наверно, чтобы никто не смел переступать порог его крепости, чтобы там, за порогом его дома, не происходило.

Мой дом – мой мир, моя вселенная.

Но для простых смертных, у которых дом не крепость, не дворец с анфиладами, а обычная квартира, больше подходит выражение «моя семья – моя крепость». Только здесь можно то ли переждать, то ли защититься, уберечься от чуждого и чужеродного мира. Чем больше, болезненнее, пронизывают насквозь ветры перемен, тем острее желание спрятаться в своей семье.

Восстановить душевный покой.

Вернуть утраченную душевную гармонию.

И эта потребность не только для мужчины, но, не в меньшей степени, для женщины. Поэтому, желательно, чтобы никаких кардинальных изменений в институте семьи не происходило. Мужчина пусть остаётся мужчиной, женщина – женщиной.

Семья – институт консервативный и, слава богу.

Какой разумный человек будет с этим спорить. Если мужчина остаётся мужчиной, а женщина – женщиной, точно также как вчера, как десять или сто лет тому назад, если им удаётся создать семью, как десять или сто лет тому назад, честь им и слава, прежде всего, честь и слава мужчине, ведь от него зависит устойчивость подобной семьи. Кто возьмётся бросить в них камень, только душевнобольной, или слишком зацикленный на феминистических