Нужны ли вообще выборы или иные механизмы представительства для создания должной психологии масс, неясно. Одним из препятствий для политиков, как считал Бернейс, являлось то, что их общественное положение слишком облегчает привлечение к ним внимания, увеличивая вероятность освещения в СМИ и оставляя мало времени на размышления о более стратегическом подходе в обращениях к публике. Они медлительны в принятии на вооружение новых технологий связи с общественностью в силу своих устаревших представлений о представительской демократии и публичности в целом. Вопрос, которым они должны задаваться, утверждал Бернейс, это как лучше всего сочетать образы, звуки и выступления, чтобы добиться правильного настроения масс. Избрание президентом США бывшей кинозвезды Рональда Рейгана было бы, с точки зрения Бернейса, совершенно естественно. Когда в январе 2017 года в Овальный кабинет въехала звезда телевизионного реалити-шоу[14], закономерность стала еще очевиднее.

Сеть Интернет привнесла в мультимедийный аспект динамики масс новые формы, включая и те, что можно назвать «пропагандой». Тот факт, что Всемирная сеть является сферой как словесного, так и визуального общения, является ключевым в ее способности к влиянию на людей и их мобилизации. «Альтернативно-правое» движение сторонников превосходства белой расы родилось на онлайн-форумах, где посылы и настроения распространялись в виде картинок с мемами. Совсем не так действовали политические движения прошлого, чьей почвой были памфлеты, книги и статьи. Одно из исследований онлайн-пропаганды показало наличие трех десятков государств по всему миру, включая Россию и Китай, которые сознательно пользуются социальными сетями с целью манипуляции общественным мнением и поведением избирателей[15].

Современный страх перед пропагандой на деле указывает на более узкую проблему, в частности того, как быстро информация способна распространяться, если она выглядит и ощущается верной на визуальном и эмоциональном уровне. Исследования показали, что ложь распространяется по сети Twitter быстрее доказанных фактов[16]. И вновь мы оказываемся частью толпы Лебона, которым «фикция значима не меньше реальности». Читатель газеты «The Financial Times» может верить, что опирается лишь на факты, а никак не на образы. Но когда он размещает оттуда диаграмму в сети Facebook, то поступает так из-за уделенного там внимания данным и методологии или потому, что логотип и розовый фон внушают доверие? Становится все более очевидным тот факт, что образованная и проницательная публика обитает в своих отдельных пузырях распространения контента. Статистические же данные указывают на наличие определенных видов эмоционального резонанса, по-разному привлекающих или отталкивающих разных людей. Угроза появления «фальшивого» цифрового контента усиливается с ростом способности искусственного интеллекта к фабрикации видеозаписей.

По мере того как механизм заражения творит чудеса с людскими массами, отходят в сторону основополагающие западные понятия об индивидуальной анатомии («свободе воли»). Лебон уже не столько популярен среди читателей не за свои психологические исследования, сколько за утверждение, что вопрос главенства разума или тела так или иначе неоднозначен. Действия индивида внутри толпы «в гораздо большей степени зависят от спинного мозга, нежели головного», полагал он[17]. Нервная система, что создает боль, возбуждение, стресс, восторг, становится главным органом политической активности. Именно как существа, способные к чувствам, мы стали подвержены заражению настроением, а не как интеллектуалы, критики, ученые или хотя бы граждане. Это ставит под сомнение весь политический идеал информированного, рационального электората. Но для такого человека, как Эдвард Бернейс, это была куда более реалистичная основа для правления при демократии в эпоху всеобщего голосования и СМИ, чем публичные дискуссии. Вопрос в том, будут ли уроки психологии масс (и наука «пропаганды») должным образом усвоены лидерами, что еще верят в демократию, как оптимистично надеялся Бернейс, или это будет сделано их противниками.

Пока динамика толпы пронизывает всеобщую демократию, партии и лидеры должны стремиться мобилизовать, вовлекать общественность не просто на уровне политических предпочтений, но путем провоцирования энтузиазма и глубокого чувства участия. Популистские движения, как левые, так и правые, нарушают статус-кво посредством вливания в политический процесс все более широкого спектра чувств, страхов и физических потребностей. Как предупреждал Лебон, популизм может быть страшен в форме обозленной толпы. Но он же имеет потенциал повысить привлекательность и выживаемость демократии сверх пределов, диктуемых существующими парламентской и партийной системами. Динамика толпы помогает вернуть связь между политикой и глубинными человеческими потребностями, привнося общие чувства, в том числе общей уязвимости, непосредственно в общественную жизнь, не дожидаясь, пока журналисты или политики их там представят. Всплески популизма в Европе и США привлекли внимание к жизни и быту маргинальных слоев населения, до тех пор игнорировавшимся. Здесь определенно имеет место риск, но такова природа демократии.

Не следует думать, будто политика чувств априори предполагает преимущество за деспотичными «сильными» лидерами. Угроза такого исхода существует в отношении одной конкретной эмоции, а именно страха, который способен перерасти в опасность сам по себе. Исходя из всего, что описал Лебон, массы подвержены попаданию в порочный круг страха, где чувствительность к угрозам растет, а вслед за ней и истерия, до тех пор, пока просто ощущение насилия не произведет насилие реальное. Тогда нервные состояния могут балансировать на острие конфликта. Простое ощущение опасности производит растущую потребность в защите, которую деспоты компенсируют угрозами окружающим. Немалая часть нервозности, что одолевает демократию сегодня, проистекает не просто из того, что чувства заняли место рассудка, но скорее того, что возможные источники и природу насилия стало сложнее определить.

Когда 11 сентября 2001 года два гражданских авиалайнера врезались во Всемирный торговый центр, для насилия среди гражданского населения началась новая эра. Создавшийся настрой с тех пор проник в деятельность правительств, граждан и даже самих террористов. Последние и раньше искали способы или угрожали уничтожать здания с целью максимального публичного резонанса, но делали это с помощью средств, специально для того предназначенных: взрывчатки и огнестрельного оружия. 11 сентября отличилось тем, что таких средств не использовалось вовсе. В качестве снаряда применили гражданский самолет.