Ты помнишь? — мы гимны Варуне слагали,

им вторили тихого Ганга струи,

и рощи и долы тем песням внимали,

и звезды, в волнах зажигая огни.

Мы были как боги, не знали печали,

но слезы восторга невольно текли:

те слезы мы в волны с молитвой роняли,

и волны их к лону морскому несли...

Ты помнишь, как лотосам стройным и нежным

о счастье людей и богов безмятежном

шептала чуть слышно, ласкаясь, река.

И лотос дрожал в упоеньи блаженном,

а в воздухе мерно с напевом священным

сливался молитвенный шум тростника?

II[110]

Ты помнишь? — в стране пирамид раскаленной,

где с негой роскошною царственный Нил

лобзает и лижет волной полусонной

гранит многовечный безмолвных могил,

там, помнишь, Изидою жрец вдохновленный[111]

молиться таинственно в храм уходил,

и падали ниц мы толпою смущенной

на камни в дыму благовонных кадил?

Под скорбные песни молитв покаянных

тонули мы в грезах туманных и странных,

но видеть не смели богини лица.

И сфинксы загадочно в волны глядели,

а волны струились к неведомой цели

и страхом сжимались людские сердца.

III[112]

Ты помнишь ли берег Эллады счастливой,

под солнцем лазури прозрачной покой,

в дубраве мельканье наяды пугливой,

крик фавна и звонкую песнь под скалой;

а утром у моря, где лавр над оливой

склонился, увенчанный цепкой лозой,

ты помнишь богиню — всю в пене ревнивой

и прядь ее светлых волос над волной?

Там мирно трудясь над родными полями,

мы жили, не зная вражды с небесами;

ни злобы, ни грешных волнений в крови;

и просто к нам боги с небес приходили,

и смертных невинным напевам учили

и мудрому знанью и счастью в любви.

IV[113]

Ты помнишь берег Иордана,[114]

куда гонимые тоской,

на голос строгий Иоанна

текли мы[115] жадною толпой.

Он приходил к нам с гор Ливана;

был бледен — лик его худой;

горел как солнце из тумана

святых очей огонь сухой.

Он нас крестил водою чистой

и вел стезею каменистой

к смиренью, к подвигам святым!

не пил вина он и сикера,[116]

и крепла дерзостная вера

при нем — в Грядущего за ним...

1902

ИСКУШЕНЬЕ[117]

Сквозь непроглядные туманы

лежал мне в горы тесный путь.

Болели ног усталых раны,

но сладко вера жгла мне грудь.

Я к звездам шел на свет лучистый,

блуждал и падал, шел опять,

и день и ночь огонь их чистый

не уставал душе сиять.

Но вот у бездны путь суровый:

он выше к звездам не ведет,

и дух иной во власти новой

передо мной с земли встает.

И беспредельно сладострастно

рисует пылкая мечта,

как упоительна прекрасна —

его земная нагота!

До звезд — ни крыльев, ни дороги,

а с утомительных вершин

пути так близки, так отлоги

к манящим призракам долин...

1901

Я — ЧЕЛОВЕК[118]

Я — человек, работник Божий,

с утра до вечера тружусь;

“спаси нам, Боже, от бездожий

родную ниву!” так молюсь.

Я — человек, земле я предан.

Я — сам земля, от плоти — плоть,

но мною пот лица изведан,

и все отпустит мне Господь.

Я — человек, любви покорен,

в отдохновенья друг страстей.

С людьми я злобен и притворен,

но мать люблю моих детей.

Я — человек, страшусь могилы,

не за себя, за свой побег,

родные дети — сердцу милы;

продли для них мне, Боже, век!

Я — человек, я здесь прохожий,

не мной отмерен мне урок,

но верный вечной воле Божьей

от мыслей выспренних далек.

И так молюсь: “Дай и в морщинах

мне, Боже, сеять, жать, пахать,

любить без мысли мир в долинах

и землю потом прославлять!”

1904

САДЫ[119]

Мне снятся поля благочестивых,

сады, ликующие красками цветов.

Нет лиц в садах, суровых, злых и некрасивых,

нет слез, тоски и неспокойных снов.

Резвятся дети, их весел смех беспечный.

Сплетают с девушками юноши венки,

несутся в пляску, — пляски бесконечны.

Как лани юные все быстры, гибки и легки.

Проходят женщины, как сладостные тени,

их ласков голос, как неба синь, их взгляд,

в молитве благостной сгибаются колени,

покорно все, как овцы к пастырю, спешат.

Отец их пастырь — святой и величавый;

как снег руно Его кудрей.

Не надо жертв Ему, не надо славы:

Он сам — дитя безумное среди детей.

1904

ПОЛДЕНЬ[120]

Синее, синее небо. Томящая даль!

Ни тучки в небесной пустыне.

Спит все земное, не спит лишь о прошлом печаль,

да лист на дрожащей осине.[121]

Тайны тягучие тихо подкрались:

спутан узор.

Тени застыли:

о смерти и вечности их разговор.

Мертвая, мертвая тишь! Нас томит этот зной!

Безжалостно солнце в лазури.

Боже, как грозен и мертвенен моря покой!

Мы страждем, томимся без бури!