— Лен, ты перегрелась? — спросил Андрейка, подозрительно поглядывая на сестру, лихорадочно мечущуюся по квартире.

— А что такое? — машинально отозвалась Лена, одновременно домывая посуду, помешивая ложкой в большом сотейнике на плите и собираясь на работу.

— Ты меня в третий раз спрашиваешь, где Анютка. Утром спросила, в школе спросила и сейчас опять спрашиваешь.

— Да? И где она?

— Ты опять забыла? Она в саду на пятидневке.

— В саду? Ее же выгнали, из-за ветрянки.

Андрейка уставился на нее. Лена поймала его странный взгляд и спохватилась:

— То есть… я хотела сказать… ну не важно. Какой сегодня день?

— И это ты уже спрашивала. Среда. Может, тебе не ходить на работу? Хочешь, я сбегаю к ним и скажу, что ты заболела?

— Я не заболела. Все в порядке. Просто… спала мало. Плакат для Вовы рисовала.

— Лен, ты что? Какой плакат?

В голосе Андрейки появилось беспокойство. Лена собрала наконец свою сумку, выключила воду и огонь под сотейником.

— Так, покормишь детей, подметешь полы, — велела она брату и выскочила из квартиры. Андрейка проводил ее озабоченным взглядом.

Лена никак не могла сосредоточиться на текущем дне.

В голове переплетались вчерашние и завтрашние события.

Сегодняшний день — по сути, позавчерашний, и она его уже забыла. Она и вчерашний-то день с трудом вспомнила бы. Сутки были похожи друг на друга. Особенно в последний месяц, когда мама лежала в больнице, а Лена кружилась в повседневных заботах, как карусельная лошадка, не замечая чисел и дней недели. Ее распорядок был четко отработан, она точно знала, что и в какой последовательности нужно делать. Внезапный сбой в отлаженной системе выбил ее из привычной колеи.

Надо все-таки купить детям фруктов, размышляла Лена по дороге в салон красоты, где она подрабатывала два раза в неделю. Сегодня должны заплатить за месяц, где-то около четырех тысяч. Рублей двести можно выделить на яблоки, бананы и, так и быть, мандарины для больной Анютки. И продукты пора покупать, почти ничего не осталось, ни макарон, ни гречки, ни картошки. Даже сахар весь высыпали, обормоты. Хотя нет, еще не высыпали, это будет только завтра. Надо спрятать пачку от греха подальше, может, в этот раз уцелеет.

Открыв дверь в салон, Лена остановилась как громом пораженная. Она увидела в зале студентку Марину, застегивающую на себе рабочий халат. У Лены подкосились ноги.

Она опять все перепутала. Она продолжала жить по расписанию пятницы, хотя для всех остальных была среда. Это означало, что в услугах Лены здесь сегодня не нуждаются и что никакой зарплаты не будет. На самом деле уборщицей в салоне работала Марина, а Лена ее подменяла по вторникам и пятницам.

— Лен, ты чего пришла? Не твоя же смена, — удивленно сказала тетя Мила, пожилая парикмахерша, которая и договорилась с хозяйкой, чтобы несовершеннолетнюю школьницу неофициально взяли на работу.

— Моя! Еще как моя! — звенящим голосом завопила Лена, чувствуя, что теряет над собой контроль. Сколько можно выносить весь этот бред! Она словно попала в театр абсурда. Когда же это закончится?

— Лен, твоя смена в пятницу, ты перепутала, — улыбнулась парикмахерша.

— Тетя Мила, ну хоть вы признайтесь, что сегодня пятница! — взмолилась девочка. — Что с вами всеми происходит?!

— Лена, тебе нехорошо?

— Это вам нехорошо! Это вы сошли с ума и думаете, что сегодня среда.

Две клиентки, сидящие в креслах, с интересом наблюдали за происходящим. Тетя Мила подхватила Лену под руку и утащила в подсобное помещение, чтобы не привлекать всеобщего внимания. Там она налила ей воды и усадила на старый продавленный диван.

— Переработалась, — говорила она, гладя Лену по голове, — переутомилась. Виданное ли дело, чтобы двенадцатилетний ребенок работал так, как и некоторые взрослые не работают! Отдохнуть тебе надо, с подружками погулять.

— Я не ребенок, — мотнула головой Лена, сбрасывая ее руку. — И мне уже тринадцать.

— Двенадцать, тринадцать. Какая разница? Тебе в куклы играть надо, а ты всю семью тащишь на себе.

— Мне только кукол не хватает! Время впустую тратить! И так день короткий, ничего не успеваю.

— Горемыка, — вздохнула тетя Мила. — Слушай, Лен, я тут одежонку насобирала для твоих мальчишек. Хорошая еще, внук аккуратно носит.

— Не надо, — сказала Лена, поднимаясь.

— Как же не надо? Мальчишки ведь, все как на огне горит!

— У нас все есть, спасибо. Пойду я.

— Ну как знаешь, — обиженно сказала парикмахерша. Лена допила воду и пошла к выходу через зал.

— В пятницу приходи, — добавила ей вслед тетя Мила.

— Если она вообще наступит, — буркнула Лена, проходя мимо Марины.

— Совсем плохая, школьница-то ваша, — покачала головой студентка, собирая щеткой остриженные волосы.

— Чего она сказала-то? — не расслышала тетя Мила.

— Сказала, что вряд ли доживет до этой пятницы.

— Вот горе-то! Заездили девчонку!

Мастера в зале принялись обсуждать Лену, а она уже на всех парах неслась на другую работу, в кафе «У Регины», где убиралась в среду, четверг и субботу. Кафе открывалось в пять, и к этому времени нужно было навести порядок после ночного пиршества.

В кафе царил жуткий разгром. Опять. Вернее, для Лены опять, а для всех остальных, конечно, в первый раз. Официанты сказали, что ночью здесь была драка и ей придется хорошенько потрудиться, чтобы успеть до открытия.

— Я не могу убирать это снова, — простонала Лена, без сил опускаясь на корточки. — Я в прошлый раз провозилась четыре часа!

Официанты тут же сообщили ей все, что думают о ее душевном здоровье, и предупредили, что если она сейчас же не возьмется за швабру, то может считать себя безработной. Лена процедила сквозь зубы, что здесь нужна не швабра, а лопата, а еще лучше — экскаватор, и принялась за уборку во второй раз.

Вечером, когда Лена уложила всех детей и сама собиралась рухнуть в кровать, выяснилось, что у них нет обеда на завтра. Тушеную капусту доели сегодня днем, а рассольник, который Лена варила в среду вечером (в настоящую среду), исчез. Точнее, не исчез, а просто не был готов. Все ингредиенты преспокойно лежали в холодильнике, как будто Лена их позавчера не терла на терке и не варила до полуночи.

Девочка села на табурет и тупо уставилась в одну точку. Нет, этот день сурка ей решительно не нравился. Неужели она вынуждена, как и тот парень в кино, жить в этом ужасном дне несколько лет? Она будет каждый день писать контрольную по алгебре, убирать бардак в кафе, а вечером, падая от усталости, варить рассольник? И ей никогда не выдадут зарплату, и мама никогда не вернется от папы? Может, она и вправду сошла с ума, и ей все это кажется? А на самом деле она сидит в психушке, в смирительной рубашке, и бредит? Или, может быть, она в коме? Лежит под капельницей, вся утыканная трубочками, а мозг подбрасывает ей ужасные картины?