этого я не помнила. Я помнила только рассказ двоюродных братьев о том, что я играла с вещами, с которыми нельзя играть, включила их в розетки и забыла. Они сказали, что все, что я любила, за исключением матери и брата, превратилось в пепел и прах, и я приняла вину на себя. Я не сомневалась, что так оно и было. А кто еще станет разговаривать с демонами?

Мы переехали в триплекс, в задней части которого располагалась квартира бабушки с одной спальней. Ее входная дверь находилась всего в трех-четырех футах от нашей задней двери, и наше маленькое семейство часто заходило к ней. В третьей квартире с двумя спальнями над нами жили младшая сестра матери с мужем и двумя детьми. Мы не так часто гостили у них, но лишь потому, что нас всегда можно было найти у бабушки. Я с двоюродными братьями часто валялась часами в траве позади нашего общего дома, разглядывая небо и стараясь рассмешить их. Все мы тогда были счастливы.

Насколько я помню, бабушка была первым человеком, которого я спросила про своего отца. Я сидела на ее кровати, а она рядом со мной раскладывала одежду из химчистки. У нее было так много платьев ярких расцветок с изображениями животных, а также расшитых блестками, что ими были забиты все полки в шкафу, а когда она пыталась освободить место для новых, одно-два старых платья обязательно сваливались на пол. В отдельном ящике хранились также многочисленные туфли и сумки, которые я видела только в церкви на воскресной службе, на праздничном концерте, на свадьбе или на похоронах. По ее словам, это были даже не самые лучшие ее вещи.

— О, когда я была молодой! — вздохнула она, и ее глаза совершили почти полный круг из одного конца спальни в другой. — Говорю тебе: когда я отправлялась послушать музыку или на танцы — вот тогда-то я была по-настоящему одета.

Плохо освещенный шкаф только усиливал мое любопытство. В одном углу горой стояли коробки из-под обуви, но, открыв какую-нибудь из них, можно было обнаружить что угодно: от пачки писем, которые я не могла прочитать, до ни разу не использованных украшений, за находку которых бабушка меня благодарила. Были там и старые семейные фотографии, которые я часто пересматривала. Я могла легко вообразить бабушку молодой, не такой, какая сейчас стояла рядом. Ей было всего сорок семь лет, но она успела дважды развестись, воспитать пять девочек и уже имела девять внуков и внучек с ожидаемым в квартире наверху десятым. Я подошла к ее шкафу и вытащила мой любимый набор фотографий из зеленой коробки в углу. Раскладывая их перед собой, я заметила несколько снимков, которые раньше никто не показывал и не выставлял на всеобщее обозрение, так что я могла спрашивать о них. Я всегда задавала какие-то вопросы, и бабушка была одной из немногих, кто даже не пытался меня остановить.

На одном старом снимке бабушка сидела на углу кровати в помещении, похожем на гостиничный номер. На ее лице расплывалась знакомая улыбка с широко расставленными зубами; она слегка откинулась, обнажив приличную часть бедра в доходящем едва ли не до пояса разрезе облегающего платья. Эта фотография была второй среди моих самых любимых. В ней было столько всего, что я обожала. Бабушка. Красивое платье. Но самое замечательное — это ее прическа. Большой круг «афро», образующий ореол вокруг ее сияющего лица с едва изогнутыми бровями. Ей нравилось подчеркивать свою красоту, и она всегда старалась выглядеть на все сто. Ни на одной фотографии она не казалась неряшливой, презирая это качество и в других людях. Она не находила никаких оправданий небрежности, особенно для себя. В моем представлении бабушка сразу пришла в мир красивой женщиной и продолжала ею быть, потому что именно этого и хотела. Она выбирала правильную одежду, правильные прически, правильные обувь и мебель. Не знаю даже как. Просто по наитию.

Бабушка даже с Богом говорила правильно. Когда мы ходили в церковь вместе и пастор приглашал собравшихся вознести хвалу Господу, горло у меня сжималось, а губы немели. Я уже знала наизусть несколько псалмов, но когда пыталась читать сама, пусть даже в безопасности запертой ванной, то всегда ощущала неловкость, видя свое отражение в зеркале. Бабушка же никогда не испытывала неловкости. По призыву пастора она с легкостью выдавала целую тираду на непонятном наречии. Судя по реакции окружающих, это был некий священный язык. После одного такого случая я спросила ее, о чем она говорила.

— Ты не поймешь, — ответила она. — Это способ, которому меня научил Бог для общения с Ним. Это особый язык для нас двоих. Для тебя он всегда будет звучать непонятно.

Однажды я притворилась, будто понимаю. После особенно бурной и эмоциональной воскресной проповеди тогдашнего пастора бабушка собралась с силами, взяла меня за руку и протиснулась к алтарю. Подойдя ближе к кафедре, я увидела, как пастор прикасается ко лбам других прихожан, молится за них, а затем как будто с силой толкает их на пол. Служки, мужчины и женщины в черных одеждах и белых перчатках, поспешно накрывали корчащихся в религиозном экстазе верующих короткими красными покрывалами. Люди на полу смеялись и плакали одновременно. Мне казалось, что они выглядят глупо и немного страшно. Мы с бабушкой стояли в очереди, и когда пастор повалил ее на землю, я хотела ударить его в ответ, но потом услышала ее смех. Моя бабушка, как и все остальные люди под красными покрывалами, извивалась на полу, преисполненная ни с чем не сравнимой радостью Святого Духа. Когда я начала смеяться, один из служителей церкви бережно потянул меня на пол рядом с ней и набросил на меня свое покрывало.

Мне было интересно, сколько моих знакомых уже научились разговаривать с Богом, и я задавалась вопросом, почему Бог дарует человеку только один способ общения с Ним. Разве это не скучно? Церковь и без того была достаточно скучной. Тем не менее никто другой не говорил о Боге так много, как моя бабушка, и это навело меня на мысль, что она, должно быть, ближе всех к Нему. Она должна была знать, какое обращение к себе Он предпочитает. Она всегда знала. Иногда о Боге говорила моя мама, а также несколько моих тетушек и взрослых друзей семьи — часто лишь для того, чтобы объяснить мне, как мое поведение огорчает Его. Насколько я знала, никто из них не разговаривал с Ним так, как бабушка. Но я