— Жаль, Колобок, что ты меня не дослушал, — улыбнулся мужчина, но только как-то по-особому, одними губами. — Я-то хотел сказать: боюсь, на этот раз тебе не повезло.

Бандит при этих словах вздрогнул, а я смотрю, он действительно похож на колобка.

— Ну что ж, тогда, падла, молись своей милицейской божьей маме!

Колобок вытащил из кармана нож и сделал шаг к мужчине. Что произошло дальше, я не знаю, но только он отлетел к стене и стукнулся о нее с такой силой, что дом содрогнулся…

— А дальше что было? — Машка перевела дух, ломая от волнения спички, закурила. Наклонившись вперед, она ловила каждое слово, переживала каждый поворот ситуации.

— Ничего. Он проводил меня до подъезда…

— А как же второй бандит? — Мария Николаевна разочарованно откинулась к буфету. — Неужели ушел?

— Действительно, самое интересное я тебе и не рассказала! Помнишь, длинный зашел мне за спину? Так вот, я мгновенно разворачиваюсь и единым движением бью ему носком сапога в пах. Он, естественно, сгибается, и тогда я наношу второй удар ребром ладони по шее.

— Ты? Удар? — Машка поднесла сигарету к губам, но втянуть в себя дым забыла. — Да ты при виде мыши падаешь в обморок!

— Ну так он на мышь и не был похож. — Анна поставила на плиту новую порцию кофе. — Они так вместе с Колобком на асфальте и отдыхали, голова к голове.

Мария Николаевна озадаченно посмотрела на подругу.

— Ну а мужчина что?

— Помог собрать в сумку мои вещички, а когда выпрямился, посмотрел на меня этак задумчиво и говорит: «Позвольте дать профессиональный совет? В целом получилось неплохо, и впредь все так и будет, но, пожалуйста, не носите очень узкие юбки — они сковывают движения, и при ударе сначала идите вперед бедром и только потом выбрасывайте голень. Так и безопасней, и элегантней».

— Да… — протянула задумчиво и неопределенно Мария Николаевна. — А сам-то он как, ничего?

— Не скажу, что писаный красавец, — как бы вспоминая, начала Анна, — глаза пристальные, с прищуром, лицо то ли загорелое, то ли смуглое и очень спокойное. Что еще? Выше среднего, порядком уже седой… И, знаешь, проводил до подъезда, снял шляпу и поцеловал мне руку. А потом попросил…

— О свидании? — ахнула Машка.

— Не совсем. Попросил убрать куда-нибудь этот натюрморт, — Анна показала рукой на стену, — потому что он раздражает его своей безвкусицей.

Мария Николаевна подняла голову и внимательно посмотрела на картину. На холсте грубыми мазками была изображена глиняная тарелка с двумя почему-то синими грушами.

— А ты знаешь, — сказала она с видом знатока, — пожалуй, он прав! Есть в этих грушах нечто раздражающее, нечто противное высокой гармонии…

— Да при чем здесь твои груши и гармония? — рассердилась вдруг Анна. — Он-то как узнал о натюрморте? Между прочим, с того самого вечера картина регулярно срывается со стены. Я даже подушку у плинтуса положила…

Не успела Анна договорить, как натюрморт, проделав кульбит, рухнул мимо подушки на пол. Глиняная тарелка на холсте разлетелась в куски, а странного цвета груши, превратившись в повидлообразное месиво, сползли на линолеум. Мария Николаевна молча смотрела на подругу, сигарета дрожала у нее в пальцах. Анна лишь пожала плечами и пошла за веником и совком. Убрав остатки натюрморта, она устало опустилась на табурет, сказала, как если бы констатировала сухой научный факт:

— А еще у нас с Сергеем начались трудности… ну, короче, с сексом.

— Это бывает, — успокоила подругу Машка, — люди не автоматы…

— Да нет, у нас все по-другому! Ты, конечно, будешь смеяться, но в самый такой момент мы или начинаем хором икать, или, к примеру, подламывается ножка кровати. Был случай, когда Сергей вдруг запел: «Вставай, проклятьем заклейменный». Смешно? Смешно. Но только Интернационал в ту ночь он спел в полный голос двадцать два раза, не прерываясь ни на минуту! Представляешь, что подумали о нас соседи? Я понимаю, тебя это развлекает. Мы сперва тоже смеялись…

Мария Николаевна какое-то время молчала, потом сказала:

— Значит, получается, что он тебя все время преследует…

Анна вздохнула, посмотрела на подругу:

— Ничего ты, Машка, не поняла, хоть и кандидат наук. Не преследует, а любит! Иногда вхожу в квартиру и чувствую, как меня обнимают потоки нежности…

— Ну не знаю, преследует он тебя или любит, а только если ты позвала меня затем, чтобы рассказывать о потоках нежности, я, пожалуй, пойду. У меня готовка, стирка и вообще в квартире черт ногу сломит…

— Машка, милая Машка! — Анна подошла, обняла Марию Николаевну. — Не обижайся на меня… Кому же мне все рассказать, как не тебе. Я ведь и вправду не знаю, что делать. А еще, бывает, вхожу в спальню, а там букет цветов.

— Цветы — это не доказательство, — все еще нарочито ворчливо заметила Машка. — Цветы и Сергей может приносить. У мужиков случаются такие рецидивы влюбленности — еще не маразм, но нечто вроде того.

— Ну, Машка, до чего же ты все-таки циничная стерва. — Анна наклонилась, поцеловала Марию Николаевну. — Это все твоя диссертация, эти твои циники-киники с их грубыми выходками и шуточками! Посоветовала бы лучше, что мне делать. Если так дальше будет продолжаться, мы с Сергеем непременно попадем в психушку.

— Скажи, у тебя в последнее время не было переутомления или, может быть, ты начиталась чего-нибудь такого? — Мария Николаевна изучающе рассматривала подругу. — В жизни человека случаются моменты, когда он теряет контакт с окружающим и начинает жить в своем выдуманном мире…

— Короче, ты спрашиваешь, не тронулась ли я умом. Тогда так прямо и говори, а не ходи вокруг да около: «контакт с окружающим», «выдуманный мир», — передразнила Анна.

— Нет, Анька, ты мне ответь. Это может быть очень важно.

Анна посмотрела на подругу, пожала плечами. Что-то в лице Машки убедило ее, что та действительно ждет ответа.

— Нет, ничего такого не было, если, конечно, не принимать во внимание обычных всплесков истерии на работе. И читать ничего такого не читала, и в поклонники духа Кришны не записывалась. Хотя, честно признаюсь, — цветные сны вижу с детства, так что имеешь полное право заподозрить меня в вялотекущей шизофрении…

Мария Николаевна явно колебалась. Нахлынувшие сомнения морщили ее гладкий лоб греческой богини.

— Ладно, — решилась она наконец, — ставь еще кофе, останусь у тебя ночевать. Только учти, все, что я тебе расскажу, — строго между нами. Ты, Анька, самая моя любимая подруга, и даже тебе я не могла открыться, боялась — запишешь в сумасшедшие. — Мария Николаевна закурила, поводила в задумчивости концом сигареты по краю хрустальной пепельницы. — Иногда я и сама сомневаюсь: а было ли это, но про себя, каким-то внутренним знанием, знаю — было!

Она помолчала, наблюдая за тем, как Анна засыпает в джезву новую порцию кофе.