– А мой вот батя говаривал: «Прежде чем жениться посмотри на суженную с утра, как проснется. Так я, дурила, перепутал – думал он говорит о теще, подкрался, а та, ха-ха-ха… подумала не Бог весть что…, да сложное утро, гм… тогда было… – И уже совсем печально неожиданно добавил:

– Тогда все объяснилось, а через год после свадьбы все их семейство погибло – какая то темная история… и остался я тогда, Алексей Львович, бобылем и полным сиротой в лейтенантских погонах…, пока вот ее не встретил. А как увидееел, ууууф…, то более оторваться ужеее не мог – в миг вылечила! И чего во мне нашла?! Между прочем, всех прихватывает, как тебя, кто ее в первый раз видит… Угу… – И с таким низким в голосе придыханием, почти шепотом добавил:

– Берегись, у Ийки чары посильнее будут. Это она сейчас молодая…, давай, давай, солдат, принимай пищу,… чего застыл, я шучу. Это я к тому говорю, что тяжело мне одному с ними справляться, ведь даже прикрикнуть не могу. Разбавляй коллектив…, ну…, спасай давай…, ааа о будущем твоем подумаем. И не рассказывай мне о своих планах! Ну, княжна, давай коньячок, мужикам договор скрепить надо…, а в вашем винишке правды нет, только ноги слабит, давай, давай… – Мама Ии, Нина Ярославна, осветив улыбкой комнату, с умилением глядя на свою дочь, буквально не отрывавшей от меня своих огромных, наполненных жертвенной нежностью, глаз, исполнила просьбу мужа, словно сама все это устроила.

Наблюдая за ней периферийным зрением, я обнаружил такую же пластику, легкость, и какую-то особенную, будто, незаконченность незаметно переливающихся друг в друга движений, как и у дочери. Это приковывало к себе взгляд и завораживало… Я любил ее дочь и все, что имело к ней отношение – любого родственника я готов был принять в сердце ближе себя самого, но эту пару уже признал вторыми родителями с бесконечной признательностью и благодарностью за появления на свет явления всей моей жизни – Ии…

…Пока Ильич вещал я усиленно наседал на постоянно наполняемую тарелку, но с каждым словом все замедлял и замедлял темп процесса, а на слове «чары» чуть не поперхнулся. Одновременно с этим посмотрев в глаза девушке, увидел в них какую-то обреченность, обращенную толи ко мне, толи к себе, вместе с огромным чувством и желанием никогда не отходить от меня и на шаг.

Как люди понимают это, как читают целые романы за долю секунды, встретившись взглядами, зацепившись душами, как пережив такой всплеск эмоций, потом забывают об испытанном? А если не забывают, что само по себе уже чудо, то уверяю вас, об этом помнит и этому завидует, сидящий в каждом из нас враг рода человеческого. Он сделает все, чтобы привести вас к краю обрушения вашего счастья, опираясь при этом на ваши же страсти и недостатки – достаточно будет одного…

Ей не было еще и восемнадцати, но на меня, казалось, смотрела женщина с огромным опытом и бесконечной жизненной энергией, которые она готова была бросить к моим, не достойным этого, ногам…

На «коньячке», я чуть было не растерялся совсем, но потом посмотрев на часы подумал: грамм сто, принятые под такую закуску, успеют выветриться до конца сегодня заканчивающегося увольнения, но посмотрев на Нину Ярославну, наткнулся на еще один мощный прозорливый взгляд, пронизывающий мурашками до корешков волос, под который и поставил свои, пока еще невинные очи… – ее потеплели, и больше никогда не были такими, как секунду назад:

– Я извиняюсь, Ильич…, нооо… мне сегодня возвращаться в казарму, может как-нибудь… гм… потом.

Подчеркнув уместность моих переживаний, он извинился, и ненадолго отошел, минут пять с кем-то говорил по телефону, а вернувшись, приказным тоном велел супруге налить, а мне выпить, поддерживая его. Когда же я неуверенно тормознул рюмку у самых губ, услышал:

– Не дрейфь, вояка, теперь у тебя суточное увольнение!.. – На что я опрокинул рюмку и хотел было уже закурить, но вспомнил, что папиросы в нагрудном кармане шинели. Неожиданное осознание сказанного заставило застыть на полувзлете со стула – конечно сутки увольнения это здорово, но тетушки, к которой я всегда ездил с ночевкой, если не находилось другого дела в городе, сегодня нет – уехала к своей двоюродной сестре, моей маме в Москву, и что я буду делать этой ночью и где – непонятно.

Быстро придя в себя, я продолжил зависшее движение, пологая, что время все расставит на свои места.

По пути в коридор захватил грязную посуду и задумавшись пошел помогать женщинам. На кухне поинтересовался, где на лестничной клетке у них курят. Вместо ответа получил от перспективного бати в руку следующую рюмку с предложением перекурить на огромном балконе. Выкурили сразу по две, затем кратенько и поговорили о моих родственниках, их роде занятий, о моих жизненных интересах, планах и увлечениях. Ильич, казавшийся мировым мужиком, совсем добил меня, когда поедая торт и запивая его чаем из литровой глиняной пивной кружки, поинтересовался:

– Нинок, а не уступить ли нам свою кровать сегодня будущим молодоженам – вот и посмотрят друг на друга с утра?… – Очередной кусочек сладкого, казалось бы маленький и хорошо сидящий в лоне десертной ложечки, покачнулся, но не надолго удержавшись, все же упал обратно на блюдце, когда прозвучал ответ Нины Ярославны и Ии одновременно:

– Уже застелили!

Тут мне показалось, что они знают то, о чем я даже не подозреваю, или здесь какой-то подвох. Хотя моя мать поступила бы так же.

– Ну и славно, да ты, Леш, это… не задумывайся, мы с матерью так бы не поступили, если бы не знали о тебе все в подробностях, да и дочка без умолку только о тебе и твоем благородстве и воспитанности все уши прожужжала…, тараторка-тараторочка. Ладно оставляем вас одних. Если что, мы у соседей – у Петровича сегодня юбилей, надо зайти, а то обидится. Угу…, так, к утру подползем…

… Мою спину поглаживала мочалкой, сидя со мной в, не по-советски огромной, ванне, не просто самая сексуальная и красивая девушка, но любимая и желаемая. Я был неприлично сыт и слегка под шефе. Из всего этого реально предполагаемым с утра было лишь возможное замечание в отношении «сыт»: «Вот он, вот он – я вкусил рай при жизни!».

Переняв у нее мочалку, сдерживаясь из последних сил и поглаживая ее тело, совершенно точно, идеальных пропорций и форм – никогда я Ию не видел до этого такой, как сегодня, как сейчас: она не стеснялась, и излучая счастье, просто принадлежала мне, наполняя собой все пространство вокруг и внутри меня.

Я отнес ее на руках в спальную комнату, просто обернутую в большое полотенце, положил, не совсем вытертую, на белоснежную простынь и выключив большое освещение, повернувшись, с наслаждением рассматривал ее при слабом розовом свете торшера, не в силах оторваться от впервые нагой, с мокрыми густыми волосами, будто желтым золотом, с капельками платиновых, переливающихся всеми цветами радуги, вкраплениями. Они ниспадали по шее на грудь волнистыми потоками. Кажется, я забыл чего хотел, весь горя изнутри и буквально потеряв голову, боясь спугнуть этот миг, и наверное, перестал дышать, хотя пульс был частоты сумасшедшей. Я хотел совершить ради нее что-то грандиозное, и начал с того, что признал ее всем главным в своей жизни…