уверенно протянул Стефан. — Честно говоря, мне это не приходило в голову. Но вообще-то человечество и безо всяких флойдов когда-нибудь доросло бы до этого: стремление к творческой самореализации заложено в нас природой. А властям просто необходимо чем-то занять народ, пока все с ума не посходили. В сельском хозяйстве и промышленности сейчас задействовано на порядок меньше работников — все же автоматизировано. Так что пускай лучше лодыри картины малюют и сочиняют сонеты, чем слоняются без дела и воду мутят почём зря. Государствам нужна стабильность, тихая и скучная. Но ты права, не исключено, что именно флойды натолкнули нас на эту мысль. Хотя… — он ещё сильнее взъерошил волосы. — Им-то всё это зачем? Что, среди флойдов не найдётся талантливого художника или писателя? Да ни за что не поверю.

Клементина вздохнула.

— В любом случае, правила игры диктуют флойды. Нам остается лишь смириться и следовать им.

— Мне показалось или я услышал недовольство? — Стефан подозрительно прищурился.

— Не нравится быть подопытным кроликом? — в тон ему ответила Клементина.

— А тебе — нравится? Считаешь флойдов спасителями, благодетелями, добрыми самаритянами?

— Это не я считаю, это факты. Голые сухие факты. Без флойдов человеческая цивилизация накрылась бы медным тазом ещё в двадцать первом веке. Ну, не полетели мы на Марс. И даже на Луну ещё разок не слетали. Невелика потеря. Вся наша космонавтика — это чисто спортивный интерес плюс амбиции, плохо прикрытые так называемой "пользой для науки" и гипотетическими научными открытиями. Разве мы смогли бы полететь в другую звёздную систему? Или в другую галактику? Исследовать дальний космос, встретить разумную расу, наладить контакт, начать обмениваться опытом? Найти подходящую для жизни экзопланету и основать там колонию? Черта с два!! У нас даже кораблей нормальных не было. Разве только в кино и книжках. Ты знаешь, для чего в две тысячи двадцать первом использовали орбитальную станцию? Чтобы снять фильм! Художественный фильм! А вовсе не для науки! — Клементина почувствовала, что у неё предательски защипало глаза. — Можно сколько угодно грезить о космических полётах, — отрывисто сказала она, изо всех сил стараясь справиться с собой. — Но на нашем уровне развития практической пользы от них никакой.

Девушка замолчала, тяжело дыша. Эмоции, что она так долго копила в себе, наконец, получили выход. Стефан прозорливо улыбнулся, глядя на неё с каким-то новым выражением. Как будто только что убедился в собственной правоте — и это немало его обрадовало.

— Ты же сама боишься флойдов. — тихо сказал он. — Боишься и ненавидишь. За то, что они запретили космос.

— Я?! — Клементина чуть не задохнулась от возмущения. Стефан умудрился попасть в самую точку. — Вот ещё! Мне они совершенно безразличны.

"Все до единого".

Конечно, она бесстыдно лукавила. Только появившись на Земле, флойды первым делом наложили запрет на развитие космонавтики, запретили без объяснения причин, в предельно ультимативной форме — и в этом ей виделась чудовищная несправедливость. Так родители говорят несмышлёному младенцу: "не ешь зубную пасту", "не трогай нож", "не суй ничего в розетку" — хотя все эти вещи: и ножи, и розетки по-своему полезны и совершенно безопасны — разумеется, если не пренебрегать разумными мерами предосторожности.

Похоже, флойды считают людей существами третьего сорта, раз не считают нужным что-либо объяснять.

В голове вдруг прозвучало снисходительно-лаконичное: "Это лежит далеко за пределами вашего понимания". Прозвучало почему-то голосом флойда, сбившего её с ног на катке. Её даже передернуло от возмущения и отвращения.

Самое унизительное в сложившейся ситуации было то, что люди не имели никакой возможности попытаться опротестовать запрет: потому что для этого либо оппоненты должны быть равны по силе, либо должна была существовать какая-то третья сторона в виде независимого арбитра, — а никто, кроме флойдов, на Земле так и не появился.

Так что за прошедшие годы люди, похоже, окончательно смирились с положением вещей. Флойды были несоизмеримо сильнее, а ссориться с ними, выдвигая требования и выказывая недовольство, было рискованно, опрометчиво и попросту нецелесообразно.

— Ты не прав, Стеф, — прошептала Клементина, глотая слезы. — Я не флойдов ненавижу. Я нас ненавижу. Почему мы такие слабые? Почему даже элементарные вещи вроде сверхсветовых двигателей не способны изобрести? Подопытным кроликом быть не стыдно. Стыдно быть глупым подопытным кроликом. Пущенным на опыты не потому, что он имел неосторожность попасться, а потому, что ни на что другое он не годен.

— А ведь почти все верят в их благие намерения по отношению к человечеству, — с грустью протянул Стефан.

— А ты?

— Я — нет. А ты?

Она задумалась.

— Сложно сказать. Хочется верить, очень. Только это всё равно что верить в сказки. В детстве легко принимаешь на веру любые небылицы. Чудеса там, магия, злодеи-герои… А потом детство кончается.

— Знаешь, благие намерения, может, и есть, — Стефан посерьёзнел. — Вот только совершенно не обязательно они подразумевают благо для людей. Стадо коров не пускают пастись на поле по ту сторону изгороди, потому что там произрастают травы, от которых их молоко будет горчить. Сами по себе эти травы абсолютно безвредны и даже вкусны, но никто не любит горькое молоко.

— Не очень симпатичная аналогия, — Клементина зябко дернула плечами. Наверное, окна стоит закрыть. — Одно радует — что ты сказал "молоко", а не "мясо".

Стефан белозубо улыбнулся, явно довольный собой.

— Я решил быть поделикатнее. Обычно я не так говорю.

— И на том спасибо.

— Пойду-ка я спать, — он встал, прихватив свою чашку. — Мозги уже плохо варят.

— Постарайся утром ничем не греметь, — предупредила Клементина. — У меня выходной и я хочу выспаться.

— Как скажешь, — Стефан покладисто кивнул. — Буду тише воды ниже травы, — он направился во вторую спальню, ныне пустовавшую, но в дверях вдруг остановился и, обернувшись, негромко сказал: — Выгода есть всегда. Даже человек, спасая бездомного котенка, казалось бы, совершенно бескорыстно, думает в первую очередь о себе. Испытать определенные эмоции, ощутить себя филантропом, благодетелем, доказать — прежде всего самому себе, что он способен на милосердие и сострадание. Плюсик к карме заработать, так сказать. Этакий "резерв" абсолютного добра — на будущее, впрок. Так вот, — и ушёл, не дожидаясь, что сестра начнёт спорить.

Клементина спорить не собиралась. Она чувствовала, что Стефан не совсем прав, но не могла сформулировать, что именно в его рассуждениях не так. К тому же накопившаяся за рабочую неделю усталость и последствия пережитого стресса давали о себе знать: глаза слипались, а мысли стали бестолковыми, медлительными и неповоротливыми, будто бы завязнув в густом сахарном сиропе. Ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы добрести до своей спальни и рухнуть на кровать.

Всякому известно,