Сольвейг слушала этот призрачный голос и размышляла, почему же у слез тоже соленый вкус, и вдруг увидела, что кто-то машет ей с берега. Размахивает руками и кричит. Но человек тот был слишком далеко, и она не могла разобрать слов.

«Не может же быть, чтобы он пришел за мной, — подумала Сольвейг. — Как это возможно? Может, Аста… да нет, вздор какой. Но все же она могла послать за мной Свена или кого-нибудь еще, кто бы вернул меня домой».

И в тот же миг раздался ужасный скрежет. Лодку подбросило, и Сольвейг полетела вперед. Будто какое-то подводное божество приказало жернову перемолоть суденышко в щепки.

Сольвейг не сразу сообразила, что же это было. Но затем увидела. Ее легонькая лодка столкнулась с огромной льдиной и задрала нос, а глыба скользила под ней.

Дно лодки начало подтекать — там, где безжалостная громада оставила вмятину, но, насколько Сольвейг могла увидеть, других повреждений не было.

«А то мое путешествие закончилось бы уже сейчас, — подумалось ей. — Не успев даже толком начаться. Но если течь усилится, мне придется как-то откачивать воду. А тот человек на берегу… он же хотел меня предупредить».

Сначала стих ветер. Затем начался отлив, и челн повлекло вниз по течению.

Как прекрасно, что вода заполняет фьорд быстрее, чем отступает от него. Сольвейг знала, что отлив забирает столько же влаги, сколько приносит прилив, но ей казалось, будто ей помогает сам Эгир.

Сольвейг плыла по течению. Ею вновь овладела зевота, и внутри оленьей шкуры было так тепло.

«Когда ветер и волны так нежны, — думала она, — плыть не сложнее, чем дышать полной грудью. Если закрыть глаза, то кажется, будто я скольжу на юг, к самому Миклагарду. Но я знаю! Морские походы никогда не бывают легкими. Разве что очень недолго. Море, эта сверкающая западня, исполнено опасностей. Мне нужно быть настороже».

Сольвейг достала кадушку с водой, поднесла к губам и повернула защелку. Ей бы очень хотелось напиться досыта и смыть с волос и лица соль, но она сделала лишь пару маленьких глотков.

Когда идешь ты в горы или по фьорду держишь путь, бери с собой воды и пищи вдоволь. Так говорит Один.

Сольвейг развязала шнурок своей кожаной сумки, вынула кусок вяленой баранины и принялась задумчиво его жевать.

Дни в раннем апреле быстро тратили весь свой небольшой запас света. Засияли путеводная звезда, Дракон, Гончие, Большая и Малая Медведицы. Луна надела серебристый нимб.

Тогда ли Сольвейг поняла, что не попадет в Трондхейм дотемна или даже до полуночи?

Она всматривалась в волны, и они светились в почти абсолютной темноте.

Она думала о том, чего не может разглядеть. Морские змеи. Морские бури. Дикари. И еще многое, чему нет имени.

Внезапно ночное небо заполнилось черными крыльями, воплями и криками. То были птицы: поморники, крачки, бакланы. Они кружили над Сольвейг, будто ее лодка сияла во тьме, точно маяк. Девушка закрыла голову руками. Если ты умрешь, они выклюют тебе глаза. И даже живому они могут продырявить череп.

Когда Сольвейг открыла глаза, ночные птицы уже скрылись, будто их и не бывало.

С диким плачем они летают от мира к миру.

Чем темнее становилось ночное небо, тем ярче сияли волны. Маленькие барашки, резвясь, освещали все вокруг.

Сольвейг увидела призраки воинов, погибших в битве при Стикластадире. Они плыли по фьорду, поднимая вверх бледные лица. Вокруг нее зазвучали голоса — настойчивые, но мягкие, как снегопад:

Разрежь меня,

Укрась резьбой.

Расскажи мне,

Спой мне.

Я смеялся,

Я был молод.

Я пел,

Я любил.

Назови мою смерть,

Назови меня жизнью.

Пой же ныне, Сольвейг,

Пой ныне и вовек.

— Я обещаю! — крикнула Сольвейг в темноту.

И тогда она решила: «Я высеку руны для вас на кости одного из вас. Я должна воспевать жизнь, иначе сама стану наполовину мертвой».

Утренняя звезда разгоралась все ярче. Взгляд ее был устремлен прямо на Сольвейг.

«Я знаю, кто ты, — подумала она. — Ты — большой палец с ноги Аурвандиля, который тот отморозил, пока ехал на спине Тора. Тор посадил его в корзину, но пальцы остались снаружи. И вот Тор отломал тебя и швырнул в небо… Но у меня все хорошо, — подумала она сонно. — Меня греют оленья шкура и плед».

Вдруг парус захлопал на ветру, как крылья пойманной чайки.

Сольвейг потянулась, зевнула, встряхнула головой: «Похоже, я заснула. Где же я сейчас?»

Она резко села и выпрямилась.

Вокруг Сольвейг плескались волны. Она не видела ничего, кроме них: изгибистые бока их просвечивали темно-зеленым; верхушки ощетинивались и скалились, внутри же они были мрачными, словно смерть, и уходили в бездонную глубь.

Ялик Сольвейг был легок, точно пушинка. Он то погружался глубоко в морскую могилу, куда не достигали и тени, то его увлекало на самую верхушку волны, освещенную солнечным светом. Вверх, вниз, еще вниз, снова вверх.

Все внутри у Сольвейг оборвалось; она чувствовала себя невесомой.

Но девушка заставила себя потянуться к крошечной мачте и ухватиться за нее. Она стояла, держась за мачту обеими руками, и озиралась вокруг. Затем, когда лодка снова поднялась на волне, Сольвейг разглядела вдали позади себя солодовни и житницы из голубого камня. Это был Трондхейм.

Пока она спокойно спала, течение пронесло ее мимо селения.

Сольвейг была ошеломлена. Ее охватил ужас.

Если бы лодка не была такой легкой, волны просто разломили бы ее, ударяя спереди и сзади.

Она сжала кулаки так, что костяшки пальцев побелели.

Потом Сольвейг встала на колени, осторожно схватила лопасть, заменявшую ей руль, развернула ялик обратно к земле и взялась за весла.

Но тут волна проскользнула под кормой, подняла лодку и понесла ее.

«Я понятия не имею, продвигаюсь ли вперед, — подумала она. — Но что же мне еще остается?»

Брызги обдали Сольвейг и скатились по ее лицу. Она облизала соленые губы.

— Хеймдаль! — взмолилась девушка. — Сын девяти волн! Сын девяти матерей! Укажи мне путь. Спаси меня от Ран и ее гибельной сети.

У Сольвейг опух язык и пересохло во рту, но она не решалась оставить весла и глотнуть воды. Еще не скоро у нее появилась уверенность, что она приближается к земле, и лишь через час она смогла направить лодку к спокойным водам. К тому времени она промокла насквозь, и ее била дрожь. Девушка знала, что заглянула смерти в глаза и едва спаслась.

Сольвейг села у весел и напрягла плечи. Оттолкнув ялик подальше от основного течения, она вглядывалась в берег до тех пор, пока не увидела небольшую гавань, куда могла бы причалить.