В ванной все обстояло столь же безлико и по-стариковски убого. Хозяйственное мыло в мыльнице, жестяной тазик, стиральная доска вместо машины и ковшик вместо сломанного душа.

– Вот жмоты, – возмутился Фокин, – не могут старухе быт обустроить. Богатеи хреновы!

Луч фонаря скользнул по стене, по унитазу, по раковине и вдруг выхватил в узком фаянсовом пространстве возле крана что-то изящное, маленькое и блестящее. Севка нагнулся, настойчиво уперев луч фонарика в свою находку.

– Вась! – позвал он. – Иди сюда!

– Ну чего? – приплелся Лаврухин. – Дохлого таракана нашел?

– Глянь сюда, – кивнул Сева на раковину.

– Ну, колечко, – пригнувшись, Вася без интереса посмотрел на предмет, который освещал луч света. – И что?

– Вась, я, конечно, понимаю, что ты в отпуске, а я за деньги работаю и поэтому менее объективен, чем ты, но сам подумай, откуда у бабки золотое кольцо с топазом?

– Это кольцо Жанны. Она мыла руки, вот и сняла его. А надеть забыла!

– Не-ет, – улыбнулся Севка, чувствуя, что тот самый триумфальный момент настал: вот она – вспышка, мысль, озарение, которое может привести к разгадке. Двумя пальцами, осторожно, он взял кольцо. – Не-ет, Лаврухин! Это колечко тысяч двадцать рублей стоит, не больше. По банкирским меркам – дешевка. Штамповка питерского или московского завода. Не стала бы Жанна Говорухина свой статус портить таким колечком. Она трусы, извините, дороже носила. Нет, это не ее колечко.

– А чье?! – вылупился на Севу Лаврухин.

– Женщины среднего достатка.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Только то, что это кольцо женщины среднего достатка.

– У меня отпуск! – заорал Лаврухин. – Я домой хочу! Спать!

– Тише, – взмолился Сева. – Тише, а то нас как грабителей заметут твои же коллеги. – Фокин сунул кольцо в карман и вдруг отчетливо услышал, что в замке поворачивается ключ.

– Ох, е! – присел от страха Лаврухин.

Погасив фонарь, Севка вытолкал Васю в коридор, а потом в комнату.

– На балкон, на балкон давай! – шепотом завопил Фокин.

– Где?! Где балкон-то?! – заметался в темноте Лаврухин. – Нет балкона!

В коридоре уже открывалась дверь, искать балкон было некогда.

Фокин плюхнулся на пол и втиснулся под кровать.

Лаврухин сделал то же самое, с той только разницей, что оказался не на полу, а на Севе: места под узкой кроватью на двоих не было, поэтому получилась шаткая пирамида – Севка, сверху Лаврухин, а на нем деревянная узенькая лежанка, ножки которой оторвались от пола. Кровать чутко реагировала на любое движение, вибрируя при каждом вдохе и выдохе своей «живой подставки».

– Ноги подтяни! Торчат до середины комнаты, – шепнул Сева Лаврухину, чей затылок упирался ему в лицо.

Лаврухин согнул колени, отчего кровать еще больше вздыбилась и приподнялась над полом.

В более бездарную ситуацию Севка в жизни не попадал.

В особенности его смущало положение снизу. Вернее – «под».

Парик Лаврухина пах табаком и синтетикой, отчего Фокину стало совсем тошно.

Тот, кто вошел в квартиру, потоптался в коридоре и вошел в ванную.

– Лучше бы я к теще на дачу поехал, – еле слышно шепнул Лаврухин.

– Теперь ты обязан на мне жениться, сволочь, – крякнул в ответ Фокин.

– А по-моему, ты на мне.

– Мысль интересная! Но я тебя не люблю.

– Я тебя тоже. Можешь не дергаться подо мной, противный?

– Если только ты перестанешь ерзать на мне, дорогой.

Они замолчали, потому что дверь ванной открылась, и кто-то, стараясь ступать бесшумно, зашел в комнату. Вспыхнул слабый голубоватый свет, Севка подумал – фонарик, но по коротким электронным «пикам» догадался, что это мобильный.

И тут Фокин увидел удивительные ботинки. Рыжие, огромные «казаки», размера сорок восьмого, длинные носы которых зрительно делали их еще больше.

– Я ничего не нашел, – сказал густой бас взволнованно. – Да, я очень хорошо посмотрел! Знаешь, у меня впечатление, что в квартире побывал кто-то, кроме оперативников и следователей. Печать сорвана и… чесноком очень сильно воняет.

Ботинки вплотную подошли к кровати, носками едва не коснувшись Севкиной щеки, развернулись пятками и…

Парень, болтавший по телефону, со всего маху сел на кровать. Килограммов в нем было, наверное, около ста, а может, и больше.

Фокин почувствовал себя мухой, погибающей от удара тапкой. Или кто там от этого погибает…

– Б…дь, – громко сказал Лаврухин. – Я в отпуске или где?

В ответ раздался выстрел. Пуля с мерзким визгом впилась в изголовье кровати, «казаки» метнулись к окну. Еще три выстрела пробуравили стену и сшибли на пол горшок с геранью.

Пальба была, как принято говорить, «беспорядочной» и сильно отдавала дикой паникой.

Извернувшись, Фокин выкатился из-под Лаврухина, на ходу выдергивая из кобуры пистолет.

В отличие от Лаврухина, непрошеный гость быстро нашел балконную дверь. Вырвав шпингалет с мясом, он рывком распахнул ее и молниеносно, без тени сомнений, сиганул со второго этажа вниз.

Севка бросился за ним на балкон, и даже прицелился, и даже «Стой, буду стрелять!» крикнул, и даже пальнул предупредительно в воздух, но большой силуэт в огромных ботинках, петляя, скрылся за углом соседнего дома.

– Ну, что? – подошел сзади Вася. – Ушел?

– Лаврухин, гад, ты мог промолчать, когда он на нас сел? – горестно спросил Севка.

– Нет, – покачал головой Вася и вдруг заорал, забыв о конспирации, о том, что они стоят на балконе: – Нет! Я не могу молчать, когда на меня садится какой-то… какой-то…

– Чудак, – подсказал Сева.

– Мудак! Я… я в этом…

– Отпуске!

– Да! А он меня чуть не…

– Раздавил.

– Убил! – Лаврухин сорвал с головы парик, утер им лицо и надел обратно, чуть набекрень.

– Если мы немедленно отсюда не уберемся, нас поймают твои коллеги, – заметил Сева.

Лаврухина как ветром сдуло. Фокин едва успел выскочить за ним из квартиры, прыжками преодолеть лестницу и выбежать из подъезда.

Так быстро в последний раз он бегал только в туалет, когда отравился грибами.

– Это было пошло, Вася, – в третий раз повторил Фокин, когда они с Лаврухиным шли по ночному парку, сокращая путь к остановке. – Ну что это такое: «Б…дь, я в отпуске или где?».

– Но я действительно в отпуске! Какого черта я должен лежать мало того, что на тебе, мало того, что под кроватью, так еще и под чьей-то преступной задницей!