В полдень с обеих сторон последовал отдых; ибо обе армии были утомлены. Когда войска немного передохнули, битва закипела с новой силой. С обеих сторон дрались с величайшим ожесточением; наконец вступили в рукопашный бой. Обе армии были в большом беспорядке, но пруссаки, приученные к быстрым оборотам, скоро вступили в линии и, несмотря на наше упорное сопротивление, опрокинули нас.

Мы, отступая, бросились к реке, чтобы перейти на противоположный берег; но мосты были заранее истреблены по приказанию Фридриха, чтобы отрезать нам отступление, – однако же сие средство, употребленное Фридрихом для истребления нашей армии, спасло её. Придя к реке и не найдя мостов, мы увидели, что нам остаётся или защищать себя, или погибнуть. Понемногу наше войско начало приходить в порядок; составились разные отряды, не имевшие единого командования, но дравшиеся с небывалым ожесточением. Офицеры в сумятице выпустили из-под контроля своих солдат, но отдавали распоряжения первым попавшимся, и те выполняли их.

Это была не битва, а лучше сказать, резня насмерть. Наши солдаты дрались, как львы.

«Постоим за себя, братцы! – кричали они. – Не дадим пардону немцу, да и не примем от него: лучше ляжем все за Русь святую и матушку царицу!»

Целые ряды их ложились на месте; другие тотчас выступали вперед, оспаривая у пруссаков каждый шаг. Ни один солдат не сдавался и боролся до тех пор, пока не падал мертвый на землю. Наконец, все выстрелы были потрачены, тогда многие солдаты, отбросив оружие, грызли пруссаков зубами. Видя такое упорство, пруссаки пришли в неистовство: они рубили и кололи всех без пощады…

Прусские артиллеристы в битве при Цорндорфе. Гравюра XVIII века

Пруссакам удалось овладеть большей частью наших пушек и почти всем обозом; наши людские потери составили до пятнадцати тысяч человек. Однако войско наше не было разбито: вечером была проведена перекличка, отслужена панихида – и вновь перед глазами Фридриха возникла наша грозная армия, непоколебимо стоящая на прежнем месте!..

– Да, славная была баталия! – довольно проговорил граф, стукнув себя кулаком по колену. – И с гордостью сказать должен, что мы, Орловы, в ней тоже приращению русской славы способствовали! Особенно Григорий отличился, истинно орловскую храбрость проявив: он три раны получил, но строй не покинул и под прусской картечью выстоял. Имя его у всех было на устах – как мне сказал офицер, рядом с ним сражавшийся: «Если бы за каждого убитого пруссака гравировали на шпаге звезды, то на оружии Григория Орлова не было бы свободного места»…

* * *

– И вот все наши славные победы прахом пошли, зря наша армия кровь проливала: горько это было и обидно за Россию! – воскликнул затем Алексей Григорьевич с неподдельным чувством. – Мало того, что император всё назад Фридриху отдал, он ещё задумал в союзе с ним против Дании выступить, дабы вернуть Гольштейну, который родиной своей считал, отнятый датчанами Шлезвиг. Где тот Гольштейн, где тот Шлезвиг, какое нам до них дело? – однако по приказу императора гвардия должна была из Петербурга выступить и направиться в датский поход. А для командования нами в Россию вызваны были императором его голштинские родственники: принцы Георг Людвиг Гольштейн-Готторпский и Пётр Август Фридрих Гольштейн-Бекский; обоих произвели в генерал-фельдмаршалы, а Пётр Август Фридрих был ещё назначен петербургским генерал-губернатором.

Русские кавалеристы против пруссаков при Цорндорфе

Приказ о подготовке датского похода последней каплей стал: и раньше императора Петра Фёдоровича у нас не любили, а теперь при одном имени его скрежет зубовный раздавался. Языки развязались, не чувствуя страха полицейского; на улицах громко выражали недовольство, безо всякого опасения порицая государя. Между тем известно было, что сама государыня-императрица Елизавета Петровна в последний год жизни настолько в племяннике разочаровалась, что хотела отрешить его от наследования престола, поручив управление Россией своей невестке Екатерине как более способной к царской власти. В гвардии таковое мнение все разделяли и за Екатерину Алексеевну выступить были готовы; брат же Григорий особые резоны к сему предприятию имел, поскольку с Екатериной в близкой связи состоял.

После много чего об их связи навыдумывали, а дело было самое простое. Екатерина Алексеевна в браке была несчастна: муж её не любил. Чем она ему не угодила, понять невозможно, всё было при ней – и пригожа, и умна, и приветлива, и нрава доброго. Что ещё удивительнее – известно, как он перед немцами благоговел, а она ведь чистокровная немка была, к тому же родня его дальняя, а вот поди же ты, всё равно её не любил! В то же время слюбился он с Лизкой Воронцовой, которая решительно во всём Екатерине уступала: была толстой, нескладной, обрюзгшей – а после перенесённой оспы стала ещё некрасивее, потому что лицо её покрылось рубцами. Правы французы, когда говорят, что любовь есть насмешка Бога над людьми!..

Терпя невнимание, презрение и грубость от мужа своего, цесаревна долго молча страдала, пока, наконец, на других кавалеров взор не обратила. Есть женщины, которые в подобных обстоятельствах на себе замыкаются или в Боге утешение ищут, но она была другого замеса – ей любовь требовалась: того, что от мужа не получила, хотела с лихвой от иных мужчин получить.

Первым был Сергей Салтыков, кавалер отменный, с манерами такими, будто из Версаля приехал, и красив, как Аполлон Бельведерский. Позже слухи ходили, что Екатерина сына Павла от Салтыкова родила, – это полная чепуха! Достаточно было на Павла посмотреть – как мог такой урод быть на свет произведён красавцем Салтыковым? Нет, отцом Павла доподлинно Пётр Фёдорович был – вот уж точно, яблочко от яблони не далеко катится!..

Г. Гроот. Портрет цесаревича Петра Фёдоровича и великой княгини Екатерины

После того как Салтыкова от двора отослали, полюбила Екатерина Алексеевна поляка Понятовского – тоже был видный кавалер, поляки умеют пыль в глаза пустить. Но верен был ей до конца: через много лет, когда уже и связи между ними давным-давно не было, отдал матушке-императрице польскую корону. Умер он в Петербурге и похоронен был со всей пышностью.

Ну, а после Понятовского брат Григорий возлюбленным цесаревны стал. Его после Цорндорфа в капитаны произвели и отправили в Петербург сопровождать пленённого прусского графа Шверина, бывшего адъютанта короля Фридриха. В столице Григория взял к себе адъютантом граф Пётр Шувалов, брат Ивана Шувалова, последнего фаворита императрицы Елизаветы Петровны. Однако тут конфуз вышел из-за того, что Григорий женщинами весьма любим был: едва завидев его, они голову от любви теряли и на всякие безрассудства решались. Так получилось и с княгиней Еленой Куракиной, возлюбленной графа Шувалова: полюбив Григория, она Шувалова вовсе позабыла. Граф вознегодовал: «Вот, де, какой неблагодарный! Я его возвысил, а он любовницу у меня отбил», – и перевёл Григория в фузилёрный гренадерский полк.