всего в том, что если у Сартра в капкане ситуаций бьются персонифицированные идеи, то у Кручковского спорят реальные люди, сталкиваются не голые идеи, а характеры, Индивидуумы — носители определенных идей. Это и «сшибка характеров» (выражение Белинского) и сшибка идей. И самое Главное в том, что сартровская ситуация, исследующая моральные дилеммы, препарирована, отделена от истории. Кручковский же раскрывает исторический смысл ситуации и извлекает из нее актуальный для современной жизни вывод о неизбежной связи внутренних побуждений человека с внешним миром, о необходимости активных усилий всех и каждого для переделки этого мира в согласии с подлинно гуманистическими, социалистическими идеалами.

Не абстрактные категории вроде «зла» и «власти», не субъективные намерения человека определяют, по Кручковскому, роль личности в жизни общества, а прежде всего та идея, то дело, то социальное явление, с которым человек связан, за которые он борется. Полемикой с внеисторической, абстрактной моралистикой является последняя драма Кручковского — «Смерть Губернатора», опубликованная в 1961 году. В этой драме писатель вскрывает порочность общественной системы, в которой меньшинство применяет жесточайшие средства насилия по отношению к большинству. Системе этой противопоставлена мораль Узника, борца за новое общество, в котором интересы личности и общества будут гармонично слиты.

«В моей пьесе, — говорил Кручковский, — основным является спор двух взглядов на историю: историю как фаталистическую цепь преступлений и несправедливостей и историю как борьбу общественную, борьбу за более справедливый мир, являющийся необходимым условием существования «справедливого» человека».

На первый взгляд может показаться, что эта драма «неисторична», в отличие от прежних, где ход мысли автора пролегал от жизненной конкретности ко все большему обобщению. В «Смерти Губернатора», по словам драматурга, общая концепция и сама идейная предпосылка вещи как бы опередили эту конкретизацию. В авторской ремарке к пьесе указывается, что в ней нет «определенной историко-географической локализации». Кручковский стремился избежать привязанного к определенной исторической ситуации прочтения пьесы, стремился универсализировать решение центральной проблемы — проблемы власти. Историческая конкретность драмы — не во внешней достоверности действия, а в актуальной полемике с фаталистическим пониманием власти, в утверждении социальной природы власти.

Толчком к написанию драмы послужил рассказ Леонида Андреева «Губернатор» (1906). Однако Кручковский, как он сам отмечает в предисловии к пьесе, взял у Андреева только исходную ситуацию и ряд фрагментов экспозиции. «Все, что происходит потом, — пишет автор, — развивается совершенно иначе и даже, я бы сказал, «полемически» по отношению к рассказу Андреева. Это касается в равной степени фабулы и проблематики, а также образа главного героя».

В рассказе «Губернатор» Л. Андреев создал портрет царского сановника, по приказу которого была расстреляна безоружная толпа забастовщиков и их семей. Но Андреев разрешает конфликт между народом и самодержавной властью в отвлеченно-философском плане. Его губернатором овладевает мистический фатализм. Он взял грех на душу и теперь должен своей смертью заплатить за смерть рабочих. Возмездие неминуемо. Губернатора преследует «грозный образ Закона Мстителя», который воплощается в облике террориста, оборвавшего душевные страдания губернатора.

Губернатор Кручковского также отдал приказ стрелять в толпу и с той поры не может найти душевного покоя. Им овладевает предчувствие неминуемой гибели. Он одинок. Его уверенность в своей скорой смерти от руки мстителей передалась его окружению. «Даже моя собственная жена уже два дня смотрит на меня как на человека, который вскоре исчезнет». Живой труп, он еще пытается высечь из себя искры жизни, воли, пытается найти кого-нибудь, чтобы объяснить свои действия, оправдать себя, на худой конец вызвать сочувствие хотя бы у несмышленой гимназистки. Он как призрак кружит по городу, вызывая лишь страх и отвращение.

Но Кручковского в большей степени, чем психологический портрет Губернатора, вопросы его личной вины и возмездия, занимает обвинение в преступности власти, основанной на насилии и угнетении. Дамоклов меч исторической справедливости висит не только над Губернатором, но и над строем, который он представляет. Народ вынес приговор власти Губернатора. Власти в целом, а не только конкретному виновнику убийства рабочих. «Кровь за кровь можно проливать без конца, — говорит революционер в сцене в пивной. — Но что из того, товарищи? Мир надо изменить! Взять власть в свои руки! И приглядывать, чтобы она никогда не отрывалась от народа!»

То же повторяет Узник в разговоре с Губернатором в тюрьме: «Дело же не в вас! Приговор вынесен тому миру, который вы представляете. Классу, к которому принадлежите». И, наконец, в финале окончательный итог спору о власти подводит Рассказчик: «Пора кончать. Губернаторы уходят, народ остается».

Драма Кручковского, таким образом, не внеисторическая драма об аморальности всякой власти, столь модная в современной модернистской литературе. Автор «Смерти Губернатора» доказывает, что аморальна и преступна антинародная власть. Эта власть детерминирует поведение Губернатора. Она отчуждает его от общества, она заставляет его ходить особой «губернаторской поступью» («идет, словно он один на свете»), она навязывает ему «губернаторский жест» — взмах платком, после которого звучат выстрелы карательного отряда. Каждое действие героя драмы — «губернаторское действие», направленное против народа. Даже освобождение Узника оборачивается приговором его к смерти. (Писатель предоставляет здесь, впрочем, читателю возможность самому решить, хотел ли Губернатор освобождением Узника отчасти искупить свою вину или послал его вместо себя на верную смерть.)

И вновь, как в предыдущих драмах, Кручковский выступает против отождествления исторического детерминизма с фатализмом. Детерминизм человеческих решений и судеб не носит абсолютного характера, оставляет возможность индивидуального выбора. И Губернатор имел шанс быть чем-то другим. В молодости он даже сочувствовал левому движению. Но его прельстила власть и ее символы — «губернаторская поступь» и «губернаторский жест», им был сделан определенный выбор и тем самым потерян шанс не быть губернатором, инструментом аппарата насилия. Герой понимает это — слова «слишком поздно» повторяются в каждом монологе Губернатора. Как верно заметил польский критик Зб. Жабицкий, «Смерть Губернатора» — это и «драма об утраченном моральном шансе, который предоставляла деятельность не вопреки Истории, а в соответствии с Историей».

Освобождает ли власть Губернатора от личной моральной ответственности за его действия? Губернатор пытается оправдаться перед самим собой, своим окружением, даже перед Узником. Утешительное оправдание находит он в словах священника, отца Анастази, который говорит о власти как силе стихийной, от человека не зависящей: «Власть, ваше превосходительство, это нечто подобное наводнению либо землетрясению». Сам Губернатор в поисках «морального алиби» обращается к теории имманентной преступности всякой власти. В кульминационной сцене пьесы — идеологическом диспуте Губернатора с Узником в тюремной камере — Губернатор хочет убедить в этом Узника. Сцену объясняет Рассказчик, предостерегая Узника: «Величайший преступник, некто — могучий, но внутренне окоченевший — желает, точно рюмкой водки, согреться наконец мыслью, что его преступление — всего лишь одно из звеньев извечной цепи, которую никакая сила не снимет с судеб человеческих.