– Ты говоришь это, потому что сейчас не у тебя спина горит, как в аду.

– Перестань ныть. Это начинает надоедать.

Мне хочется огрызнуться, но вместо этого я только сжимаю зубы. Хотя я еще не очень хорошо успел узнать Грейс, я уверен, что, что бы я сейчас ни сказал, она назовет это нытьем.

Это просто смешно, если учесть, что она сопряжена с моим младшим братцем, который никогда не говорит ничего прямо и только и делает, что жалуется или ноет. Но надо думать, узы сопряжения превращают даже худшее дерьмо в конфетку. А жаль.

Грейс достает из пакета марлю, и я с опаской смотрю на нее:

– Дальше я могу и сам.

– Ага, как же.

Сейчас ее голос звучит так же сухо, как и мой собственный. И так же недовольно. Должен сказать, что это отнюдь не внушает мне доверия к ее навыкам оказания первой помощи.

Я готовлюсь к тому, что сейчас она начнет тереть этой марлей мои ожоги, поскольку она, как мне кажется, не очень-то компетентна. Но ее прикосновение оказывается на удивление осторожным – она всего лишь промакивает мою спину, убирая с ожогов избыток перекиси, а не втирая ее, что могло бы причинить еще больше боли.

Ее прикосновение не мешает боли распространяться и проникать из мышц в кости, но оно не усугубляет ее. Поэтому я остаюсь на месте и позволяю ей производить свои манипуляции. Я делаю это еще и потому, что мне приятно, что меня касается хоть кто-то – пусть даже платонически, пусть даже она сопряжена с моим братом, – ведь я столько лет был совершенно один.

– Теперь я наложу крем, – говорит мне Грейс. – Надеюсь, он тебе поможет.

Сам я на это не рассчитываю, но продолжаю стоять на месте, пока она выдавливает крем на пальцы. Однако, когда они касаются моей спины, я напрягаюсь.

– Тебе хуже? Я стараюсь действовать осторожно.

– Нет, все путем, – отвечаю я, потому что, как ни странно, это правда. Везде, где меня касаются ее пальцы, боль утихает. Она не исчезает совсем, но любое понижение градуса, превращение ее из невыносимой в просто неприятную, кажется огромным достижением.

Ее пальцы продолжают скользить по моей обугленной коже, и на место нестерпимого жжения приходит приятная прохлада, сменяющаяся ощущением тепла, которое заставляет меня оглянуться. Грейс может сколько угодно утверждать, что она обыкновенный человек, но никакой человеческий крем – пусть даже болеутоляющий – не мог иметь такого эффекта.

Нет, врачует не он, а сама Грейс – знает она это или нет.

Но я не в том настроении, чтобы пускаться в рассуждения об этом и снова слышать от нее, что я не знаю, о чем говорю. Я предпочитаю держать свои домыслы при себе. Незачем сообщать ей о том, что она могла бы использовать против меня.

Двести лет, на протяжении которых я был игрушкой, зависящей от капризов отца, научили меня, что это глупо.

– Ну все, кажется, я намазала все твои ожоги. – Грейс делает шаг назад. – Думаю, нам не стоит их бинтовать. Они уже выглядят лучше, но, вероятно, надо дать им возможность подышать.

Я смотрю, как она закручивает тюбик с кремом, и пытаюсь не обращать внимания на тот факт, что теперь, когда она больше не касается меня, мои ожоги стали болеть сильнее, чем когда она это делала. Это злит меня, хотя я и понимаю, что дело в каком-то целительском даре, о котором она даже не подозревает. Просто мне не нравится думать, что мне может быть кто-то нужен – для чего бы то ни было. И еще больше мне не по душе чувствовать себя обязанным паре моего брата.

Поэтому я и не благодарю ее за помощь. И не задерживаюсь рядом с ней для болтовни. Вместо этого я переношусь в зону спальни, расположенную на противоположном конце комнаты, пока Грейс идет к мойке, чтобы помыть руки.

– Эй! Что ты делаешь? – вопит она, когда я беру с кровати кучу декоративных подушек и бросаю их на пол.

По-моему, мои действия не нуждаются в объяснениях, поскольку говорят сами за себя, так что я не снисхожу до ответа. Вместо этого я ищу, чем еще можно было бы заняться, и, взявшись за стеганое лоскутное одеяло, стаскиваю его в изножье кровати.

Грейс не может переноситься, и ее ноги ужасно короткие – как и все в ней, – так что у нее уходит добрая минута на то, чтобы проделать путь, который у меня занял около трех секунд. Но в конечном итоге она все-таки добирается до зоны спальни и, подбоченившись, спрашивает:

– Ты в самом деле собираешься лечь спать? Сейчас?

– У меня была тяжелая неделя, принцесса. Я устал. – Я стою к ней спиной и разбираю постель.

– Да, но мы же еще не придумали, что нам делать! – Она так возмущена, что в конце этой фразы ее голос начинает звучать немного пискляво.

– И сегодня мы этого точно не придумаем. – Словно для того, чтобы поставить на этом акцент, дракон именно сейчас с грохотом врезается в крышу. Вся комната трясется.

– Неужели ты в самом деле думаешь, что мы сможем спать, пока рядом кружит эта тварь, пытаясь найти способ попасть внутрь? – Она смотрит на потолок, будто ожидая, что он может в любую минуту обвалиться.

– Он не попадет внутрь, – отвечаю я, и в моем тоне звучит уверенность, которой я, по правде говоря, вовсе не чувствую. – А если попадет, мы с ним справимся.

– Справимся? – Она уже не пищит, а визжит: – И как же мы, по-твоему, сможем это сделать?

– У меня есть пара козырей в рукаве, – говорю я, взглянув на замурованное окно. – Как и у тебя самой.

– Ты что, в самом деле опять хочешь вернуться к этой теме? – спрашивает она. – Я этого не делала, это не я.

– Хорошо, ладно.

Поскольку я здорово измотан – возвращение «из мертвых» довольно утомительно, – я не спорю с ней. Вместо этого я расстегиваю свой ремень.

Я ожидаю, что этого будет достаточно, чтобы заставить ее обратиться в бегство, но Грейс только с прищуром смотрит на меня. Похоже, она встала в позу и готова к еще одному спору.

Жаль, но сам я к этому не готов. И потому начинаю расстегивать пояс брюк.

Но она и ухом не ведет, только складывает руки на груди и прислоняется плечом к стене.

Должен признаться, что я немного впечатлен. Но я не сдам назад, хотя вижу, что она этого ожидает.

Так что теперь у меня остается только один вариант.

Я расстегиваю молнию на ширинке, и мои классические брюки «Армани» падают на пол к моим ногам.

Глава 11

Спать как неубитый

– Грейс –

Хадсон Вега носит боксеры.

И не абы какие, а «Версаче», раноцветные, пестрые: в них есть красный, зеленый, синий, персиковый и золотой, и закрывают они совсем немного.

Эти трусы не похожи ни на какие другие из тех, что мне доводилось видеть. Они аляповаты и не только ничуть этого не стесняются, а, напротив, выставляют это напоказ. На одной их стороне красуется герб, на другой изображение затейливой короны, а в середине, в районе паха, изображен меч – да, черно-сине-золотой меч.

Не знаю, что это такое – реклама или мания величия – и не имею намерения это выяснять. Но даже я не могу не признать, что Хадсон, возможно, единственный человек на планете, кто действительно хорошо выглядит в этих трусах.

Хотя я никогда не дам ему этого узнать – особенно потому, что мне нет никакого дела до того, хорошо он выглядит в этих трусах или нет.

Поэтому вместо того, чтобы пялиться на самый кричащий предмет нижнего белья, который я когда-либо видела, и на вампира, на которого они надеты, я спрашиваю:

– Ну и что? Ты думаешь, что можешь без предупреждения лечь спать, поскольку ты вампир, а я всего лишь жалкий маленький человек?

– Хочу заметить, что это твои слова, а не мои. – Он смотрит на меня с улыбкой, будто созданной для того, чтобы вывести меня из себя – высокомерной, безразличной, беззаботной и такой грозной, что у меня по спине начинают бегать мурашки.

Все это должно было бы послужить мне предупреждением, но почему-то я все равно удивляюсь, когда он поворачивается, чтобы взбить подушку – и я вижу на его заднице чертов замок. Или это греческий храм на горе Олимп? Сложно сказать. Он небрежно бросает через плечо: