– Когда они есть.

– Они у меня есть… И долой, долой все тревоги, все заботы, все обязательства – все, что навалилось на нас. Все к черту! – он сглотнул последнее слово, смял его, сдавил зубами. Заводясь, Белозерцев ударил кулаком по воздуху, поймал себя на том, что делает не то, и произнес, расслабляясь: – Если не нравится Испания, можем поехать в Марокко. В Восточную Африку, она цивилизованная… Или на Сейшельские острова. Там – вечное лето.

– Сейшелы – лучше всего.

– Значит, поедем на Сейшелы.

20 сентября, среда, 8 час. 50 мин.

Проводив мужа на работу, Ирина Белозерцева несколько минут стояла неподвижно в прихожей, рассматривая себя в большое овальное зеркало, подаренное ей год назад Белозерцевым – тот заказал в офис новую кожаную мебель, новую оснастку и столы, и это зеркало оказалось лишним. Белозерцев подарил его Ирине, не зная, – а может, сделал это специально, – что зеркало дарить нельзя: подаренное зеркало, как и платок, нож, ножницы – к ссоре. Ирина поморщилась, но подарок приняла. Верх взяла, как она сама понимает, жадность – очень уж хорош был подарок. Не зеркало, а мечта, говоря выспренным литературным языком.

Потрогала пальцами кожу под глазами, разгладила складку, озабоченно потерла виски, что-то вдавила в поры, сделалась неприступной, сама себе не знакомой, потом выражение неприступности сменилось покорностью, мигом изменившей ее помолодевшее лицо, покорность трансформировалась в нежность – Ирина проводила перед зеркалом маленькую тренировку, ставшую уже привычной – Ирине, как всякой женщине, важно было владеть собой.

Нежность сменилась веселостью, веселость хмуростью, хмурость разбойничьей бесшабашностью, басшабашность мягкостью и так далее. Лицо человека может принимать не менее пятидесяти самых различных выражений.

«Не лицо, а резина какая-то», – невольно усмехнулась Ирина, подошла к телефону, подняла трубку, несколько секунд подержала ее на весу, размышляя, потом решительно набрала номер:

– Олежка, я дома… Одна. Мой, думаю, до пяти вечера не то что не появится – даже не позвонит. У него сегодня двое переговоров, посещение выставки, презентация вместе с французами, пресс-конференция на Зубовском бульваре, еще что-то… Все трудно запомнить, в общем. Приезжай. Что? Нет, нет, это вполне безопасно, он в ближайшее время здесь не появится. Приезжай! Мы с тобой давно не виделись. Жду тебя в… – она потянулась к часам, лежавшим на журнальном столике в прихожей – часы были дорогие, привезенные мужем из Швейцарии, – в половине десятого. Ничего страшного, что рано – хоть на кофе время останется. Вино у меня есть, немецкое, «Мозельское». Знаешь, такое сладковатое, есть французское красное, четырех сортов – к мясу. Если хочешь, мы с тобой приготовим мясо… Вдвоем, как раньше. Бифштекс с кровью. Представляешь, как это здорово – обжигающее мясо и терпкое темное вино из хрустальных бокалов! Приезжай немед-ленно!

Она повесила трубку и еще некоторое время задумчиво стояла у телефона: хорошо иметь нежного надежного мужа, вдвойне хорошо иметь, кроме него, еще кого-то, такого же близкого, нежного и надежного.

20 сентября, среда, 8 час. 52 мин.

Костик быстро понял, что с ним произошло – не раз видел подобное в фильмах, но никогда не думал, что это может произойти в Москве, да еще с ним, с живым, хотя и маленьким человечком, имеющим могущественного папу, – закричал, забился в руках Медузы. Видитель «жигулей» – редкозубый, в коронках, смешливый Клоп резко вывернул голову, сжал глаза в узкие жесткие щелки:

– Медуза, какого черта! – выругался и начал стремительно и нервно крутить маленькую, неудобную, постоянно выскальзывающую из пальцев рукоятку на двери – поднимал стекло. – Тьфу!

Две женщины, которые вели с собой детишек, – Клоп не разобрал, кого они вели, мальчишек или девчонок, не до того было, не успел, – косо соскользнули назад и в следующее мгновение исчезли, оставшись за поворотом узкой боковой дороги. И лица их Клоп не разобрал – лица были плоские, стертые, ничего приметного на них не имелось, это раздосадовало его, и он снова выругался.

Медуза притиснул грязную, пахнущую мясными консервами руку ко рту Костика, зажал крик.

– Надо же, идя, они наш номер засекли! Деверь, может, вернуться, пристрелить.

Деверь, откинувшись спиной в угол машины, наблюдал за дорогой. Процедил сквозь зубы:

– Зачем стрелять? Сейчас – никакой стрельбы! Все, отстрелялись. Можете считать, что у нас ни одного патрона не осталось. Но зато есть запасные номера!

– Так уж ни одного патрона и не осталось? – Клоп хмыкнул в кулак. – Даже для собственных нужд?

– Даже для собственных нужд, – пробормотал Деверь. – Финита! Ты бы лучше там, у детского сада, посообразительнее был, а не здесь!

– Чем же я провинился? – искренне удивился Клоп.

– А ничем! Потому и не бью. Если бы знал, что провинился – убил бы! Понял, Клоп?

– Понял, чем дед бабку донял, – пробормотал Клоп, на глазах уменьшаясь за рулем, становясь совершенно неприметным, плоским, словно тень, помотал головой: – И кто тебе на хвост наступил?

Когда выехали на гулкую, битком набитую машинами трассу, Деверь сказал Медузе:

– Можешь больше не зажимать рот этому арбузенку, здесь его уже никто не услышит. Хоть все окна открывай!

Медуза отнял вонючую грязную руку от лица Костика и с брезгливой миной отер ладони о штаны:

– Все пальцы в соплях.

Деверь захохотал:

– Детские сопли – святые, так ты, Медуза, и к Евангелию скоро потянешься! Шансов на счастливое будущее у тебя сразу в несколько раз больше станет.

Медуза в ответ кисло улыбнулся, отвел глаза в сторону. Костик, которого чуть не вырвало от рук Медузы, пришел в себя, заворочался, заерзал на сиденье, подпрыгнул, впиваясь головой в мягкий низкий потолок «жигулей» и закричал. Деверь насмешливо покосился на него – он даже не шевельнулся, чтобы хоть что-то предпринять. Похвалил только, покрутив перед лицом Костика указательным пальцем:

– Молодец, арбуз, голос хороший имеешь. Певцом будешь, если, конечно, до той поры доживешь.

Костик снова долбанулся головой в потолок машины, вскрикнул от боли, Медуза схватил его за плечи, притиснул к сиденью:

– А ну, сиди смирно! Скоро приедем, там тебе будет простор для прыжков и вверх и вбок. Через двадцать минут, – споткнулся на полуслове, увидев, как Деверь показывает ему увесистый волосатый кулак, заморгал виновато, не понимая пока, чего же он такого сказал. – Ты чего?

В ответ Деверь молча покрутил пальцем у виска, потом показал на Костика и стукнул ногтем по стеклу часов. Пробурчал недовольно:

– Вот так мы все и заваливаемся. По собственной дурости. Не находишь, Медуза?

Тут до Медузы дошло: напрасно он, конечно, болтанул насчет двадцати минут – этим он выдал время, которое отделяет их от места, куда они едут, по времени ведь всегда можно рассчитать расстояние, а там… Вполне возможно, что этот щенок знает Москву не хуже взрослых… Тогда что?