Исса-колдунья тоже часто делила мясо между женщинами, особенно жертвенное. Она стояла сзади Лото и злыми глазами смотрела на телёнка. Её мучила зависть. Запах крови щекотал ей ноздри.

– Смотрит, Драный, – сказала Исса злорадно.

В толпе женщин послышался ропот. С драным оленем была связана зловещая охотничья легенда. Она говорила, что Анаки, много лет тому назад, однажды захватили на реке такое огромное стадо, что насытились убийством и опустили копья; но олени всё шли. Тогда охотники поймали живого оленя, ободрали с него кожу и в таком виде отпустили его на волю.

С тех пор ободранный олень привязался к племени Анаков. Он ходит вслед за ними, является им на стойбище и во время охоты и жаждет мести.

Лото подняла нож вверх и молча показала его Иссе.

На плече у чёрной колдуньи был глубокий шрам от старого, зажившего пореза. Говорили, что этот порез сделан именно чёрным ножом старухи Лото, хотя и не её рукой.

С тех пор прошло много лет, но Исса не забыла. Она отступила и затряслась. Нижняя челюсть её отвисла. Она отвернулась в сторону и забормотала что-то непонятное, как бормочут колдуньи во время гаданий. Не то она бранилась, не то жаловалась неведомо кому.

Винда и Рея-Волчица первые схватили по куску и побежали в сторону. Уже на ходу они торопливо жевали и совали жвачку своим младенцам. Младенцы захлёбывались, и их беззубые рты окрасились розовым соком, и сами они как будто уже порозовели от одного появления спасительной еды.

Лото резала и раздавала и отсчитывала на пальцах. На третьем пальце второй руки у неё засосало под сердцем. Во все эти дни голод мало мучил её жилистое тело, но теперь тёплый пар свежего мяса растравил её. Руки её были в крови по локоть. Но Исса стояла за её спиной, и она мужественно воздерживалась даже от того, чтобы облизать свой нож.

– Берите, – говорила она и совала куски. – Девки, ставьте котёл.

Илеиль и Яррия давно приготовили мясной котёл. Он был сделан иначе, чем первый, сплетён из прутьев и обмазан слоем глины. Этот котёл ставили прямо к огню. С ним следовало быть очень осторожным, ибо глина трескалась и бульон выливался в огонь.

– Берите, – машинально повторяла Лото и резала ножом. Глаза её плохо видели, голова кружилась. Её тошнило от голода.

– Пятый палец четвёртой руки.

Это была Майра, двадцатая. Лото двинула ножом с последней энергией и глубоко порезала собственный палец обратной стороной лезвия.

Она крикнула от неожиданности, и, будто эхо, отозвался злорадный смех Иссы, стоявшей сзади.

– На две стороны, – громко сказала Исса.

Чёрный нож мог резать на две стороны. У всего на свете есть две стороны…

Но Лото не слушала. Она бросила нож в сторону и поднесла палец ко рту. Лизнула, ощутила знакомый сладкий вкус. Но это была её собственная старая кровь, а не оленья, уже застывшая.

В глазах у неё стало красно, будто красная река разлилась перед ней. В ушах зазвенело. Это река звенела о камни. Камни были, как острые ножи. Они резали тело и все были испачканы красным.

Лото, делилыцица мяса, упала без чувств на груду оленьих костей, ни разу не нарушив своего долга перед племенем.

Юн Чёрный вернулся к Лысому Мысу не той дорогой, что прежде. Он спустился на самый берег реки и пробирался вперёд, прячась под нависшими ярами и переползая в траве. Олени могли спуститься в это самое утро, и нужно было удвоить осторожность.

И действительно, когда он добрался до последнего поворота и увидел Лысый Мыс, то различил на его жёлтых откосах большое пятно, тёмное, движущееся. Это были олени. Они построились клином и уже входили в воду. Юну показалось, что в острие клина мелькает белое пятнышко.

«Белая тёлка», – подумал Юн, потом припал к земле и застыл, не шевеля ни одним членом.

Оленье стадо, действительно, спускалось к реке и собиралось плыть через волны Даданы на северный берег. Олени шли не торопясь, только копыта постукивали, задевая друг за друга, да тонкие рога поднимались над берегом саженей на сто в ширь, как сухие сучья. Впереди шли два передовых. Это были самки, молодые, бездетные. Они осторожно ступали, поворачивая во все стороны свою стройную головку и поводя большими чёрными пугливыми глазами. Но ничего опасного не было видно. Лагерь Анаков как будто провалился сквозь землю, даже трава на лужайке не была примята.

Внизу, на изгибе плёса, зеленели тростники, но и там всё казалось безопасным, ибо их гибкие верхушки не шевелились ни от чьих предательских движений.

Передовая самка в последний раз потянула воздух своими тонко вырезанными ноздрями, фыркнула, решительно вошла в воду, сделала шаг, другой и поплыла наперерез течению. Через десять минут всё стадо уже отделилось от берега и колыхалось в зыбких волнах Даданы.

Берег остался сзади, и волны Даданы стали сносить их вниз по течению. Но впереди показался другой берег, низкий и ровный, весь синий и смутный. Он проходил мимо вдали, как будто тихо скользил по воде, в обратную сторону, против течения Даданы.

Внезапно сзади раздались громкие, страшные звуки, гиканье и будто вой и свирепое тявканье. Были ли это серые волки или жёлтые шакалы, или самые страшные из всех, высокие, белые, коварные враги с одним длинным когтем, прилетающим по ветру? Олени не разбирали. Они, не оглядываясь, слепо, изо всей силы перебирали ногами. Глаза у них выкатывались из орбит. Голова по привычке откидывалась назад, как на быстром бегу. Им казалось, будто они мчатся во всю прыть по этой предательской воде, но быстрые волны мешали им и сносили их вниз.

Сзади не было ни волков, ни шакалов, – были только Анаки. Они выскочили из тростников с гиканьем и воем в своих лёгких берестяных челнах и мчались по воде, загребая воду длинными двухлопастными вёслами то слева, то справа. Вёсла гнулись; челноки то зарывались в воду, то почти совсем выскакивали вон, как играющие рыбы. Анаки гребли изо всех сил, нагибаясь вперёд, и дыхание их вырывалось коротко и со свистом.

Здесь были самые лучшие, сильные, смелые охотники. Старики и подростки остались на берегу и бежали по песку, потрясая копьями. Они продолжали выть по-волчьи и лаять по-шакальи, чтобы отогнать оленей от берега и помешать им вернуться обратно.

Шакалы, впрочем, тоже были здесь. Их небольшие фигурки высыпали далеко от людей, почти у того места, где прятался Юн. Они бежали у самой воды вниз по течению, поводя беспокойно острыми мордами и следя глазами за стадом и охотниками. Они рассчитывали расстояние, чтобы встретить каждого беглеца, который рискнул бы вернуться на берег.

Юн Чёрный не стал рассматривать дальше. При первом охотничьем крике, долетевшем от Лысого Мыса, в его душе что-то зажглось и вырвалось наружу. Стиснув зубы, не помня сам себя, он бросился вперёд, направляясь к заветным тростникам. Его челнок был колдовской, с лицом двузубого беса на остром носу, искусно загнутом кверху. Копьё у него было с красными кистями. И оттого их не тронул ни один слишком ретивый охотник из пешего отряда.