подхватил пакет, чемодан и зашагал к подъезду. А там перед ним выросла жуткая сплошная железная дверь черного цвета. Артем подергал — было заперто. Он со злостью бросил чемодан у ног, стал ждать какого-нибудь жильца, чтобы вместе с ним и зайти внутрь. Нарочно не оборачивался. А за спиной немного поскулило голосом шоферюги. Потом затопало, опять все замолчало. Артем полуобернулся: «Жигуленок» так и стоял на прежнем месте, но белобрысого нигде не было. Артем опять подергал дверь. Тишина. Присел на краешек чемодана, больше опираясь на ноги, чтобы не проломить старую фанеру. Достал сигаретку, закурил.

Через несколько минут он увидел, как из-за угла спешит его шоферюга, зажимающий нос платочком, в сопровождении двух людей в серой форме. «Ну вот, опять они…» — с холодом, со злой обреченностью сказал сам себе Артем.

Гордого, но послушного Артема посадили в ржавый давно не крашенный «УАЗик», отвезли в околоток. Там у него отобрали чемодан, паспорт, деньги и в полутемном коридоре с единственной лампочкой посадили на жесткий стул в ряду других таких же стульев, сколоченных в единое целое продернутой под сиденьями длинной доской.

Но что-то все-таки произошло в это время в пользу Артема. Скорее всего побитый шофер передумал писать заявление, шустрый этот малый, зажав платочком нос, один раз крутнулся в коридоре и незаметно ушел, видимо, понимая, что ему от знакомства с милицией тоже ничего хорошего не светит, что это он только сгоряча побежал за блюстителями порядка. Ну, получил в лоб — всякое бывает, работа ведь рискованная.

Но Артема не отпустили, про него будто забыли. Он сидел напротив двери, обитой важным вспухшим дерматином черного цвета и терпеливо ждал и час, и два. И уже, наверное, сумерки где-то снаружи начали опускаться на неприветливый город и зажглась там миллионоваттная иллюминация, а на него никто не обращал внимания. Из двери несколько раз выходил и через некоторое время возвращался лысоватый полный человек в гражданском темном костюме, не глядя в сторону сидевшего на лавке. Человек этот все время появлялся с сигареткой в зубах, и Артем, вновь почувствовавший, что в груди начинает разрастаться бешенство, в конце концов сам чуть ли не демонстративно достал сигарету и закурил, стряхивая пепел за лавку. Человек в костюме, в очередной раз проходивший мимо, вдруг остановился, с непомерным возмущением протянул:

— Ты чего это куришь здесь?

Артем, еле сдерживая себя, с вызовом произнес:

— «Кэмэл».

— Да ты чего пургу мне тут несешь? — разозлился тот. — Ты этот «Кэмэл» жрать щас будешь, м…звон!..

— Сам ты м…звон… — с каменным лицом парировал Артем.

И здесь уже совершил ошибку человек в костюме, себе же во зло: он решительно подошел к Артему и отпустил ему звонкую пощечину (вечер, свидетелей в коридоре не было). И Артему ничего не оставалось делать, как второй раз в этот день тюкнуть кулаком человека в лоб. Милиционера в гражданском костюме отнесло к противоположной стене, головой под стулья.

На шум сбежался, наверное, весь околоток. Артема скрутили, отволокли в железобетонный закут без окон. Там его раздели до трусов и сделали «ласточку». Артем с большим знанием дела рассказывал об этой экзекуции и добавлял, что в общем-то любому телу, даже обросшему жиром, можно придать необыкновенную гибкость. При «ласточке» руки — локоть к локтю — накрепко связываются за спиной бечевкой, а потом к скрученным локтям подтягиваются ноги. (Мне кажется, что более уместным названием этакой фигуры было бы «колесо», а не «ласточка».) По скрученным рукам, ногам, а равно по выпяченным ребрам и животу и наносятся удары дубинками. Надо полагать, что человеку с умеренным здоровьем следует избегать такой процедуры. Артем ее выдержал. Связанный замысловатым образом, он и был сначала избит, а потом острижен тупыми ножницами. Стриг его лично ушибленный в лоб человек, лицо которого под обоими глазами уже заплыло жирными синяками. Чтобы хоть как-то компенсировать обиду за такой косметический урон, человек этот вполне верно угадал меру мести.

На рассвете Артема отвезли в парк, выпихнули из машины, бросили следом одежду и чемодан. Понятно, что бутылку водки стражи присвоили себе. Когда же он оделся и поискал деньги, то понял, что ему так же не вернули и четырех тысяч четырехсот долларов, остававшихся у него после перелета. Но вот что было по-настоящему удивительно (на Артема это почему-то нисколько не произвело впечатления), десять с небольшим хвостиком тысяч рублей, которые он успел наменять еще на Сахалине, и документы блюстители порядка все-таки запихали в карман его вельветового пиджачка. Десять тысяч «деревянных» — как раз та сумма, которой вполне хватало на дорогу до Курил.

Артем не слишком долго задавался известным национальным вопросом: по прошествии всего нескольких часов он уже сидел в кресле полупустого «ИЛ-86», который взял курс на восток, по маршруту Москва — Красноярск — Хабаровск — Южно-Сахалинск.

…Я смеялся самым бессовестным образом, слезно и надрывно. Когда же я немного успокоился, он с глубокой обидой сказал:

— Что же ты смеешься, как гад?

— Как же мне не смеяться? Во-первых, то что с тобой случилось, было в общем-то неизбежно, стоит на тебя только посмотреть: ты ведь создан быть жертвой шулеров. Но ты даже не поставил рекорд — тебя обчистили все-таки не у трапа самолета, а как-никак позволили торжественно вступить в столицу. А во-вторых, смеюсь я от радости: ты жив и этот факт ничего, кроме радости, не достоин. Ведь что ни говори, а десять тысяч рублей, которые у тебя остались на кармане — весьма солидная сумма, за которую сегодня прикончат, глазом не моргнув. А посему я прихожу к выводу, что те менты были просто носителями добродетели: они подарили тебе жизнь, подарили десять тысяч на обратную дорогу, а плюс ко всему даже сделали тебе молодежную стрижку.

— Пошел ты знаешь куда… — проворчал он. — Я всегда говорил, что ты просто п. бол.

— А что ж, и пойду, — продолжал смеяться я, — Но не туда, а в магазин за пузырем. Надо обмыть твое сватовство…

* * *

Зима выбелила остров, сильные ветра выдувают из нашего жилища последнее тепло — не натопишься. Артем собирается на охоту. Через пару дней он влезет в толстые ватные штаны, наденет теплый бушлат на цигейке, выменянный на какой-то охотничий трофей у вертолетчиков, взвалит на плечи тяжеленный непомерный рюкзак, подхватит безотказное старое ружьишко и уйдет на лыжах в сопки.

Наверное, я больше никогда не увижу этого человека, судьба моя складывается так, что самому мне скоро придется уехать с островов, вернуться в тот денежно-вещевой ад, где и сам