Ему же – убийце по уму, в здешних делах мироформирования надлежало иметь недостижимое: чистые руки, горячее сердце и холодную голову.

Он (пока что) нисколько не почувствовал, что сейчас вместе с ним со-вершенно со-мыслит некий Цыбин из Санкт-Ленинграда; впрочем – если бы и ощутил, ему (мистику и претенденту в нано-боги) не предстало бы ничего странного: как понять непостижимое? Только так – слушая душой имя.

Современному (атомизированному) человеку – нет ответа.

Кроме одного (лживого): непостижимого нет. Поэтому – и не надо понимать (то, чего нет); а вот если – решишь понять (то, чего нет), тогда возможно сделать всё, что в моих (его, твоих, чьих-либо – это всё равно) силах.

Тогда (и только тогда – это и есть сила веры) Бог сделает остальное.

Но! Я не Бог! Я (всегда) делаю не «всё», а лишь малое (и не по «всем» моим силам). А самое малое из «малого» (что я должен): всего лишь напомнить, что было до этого про-до-лжения!

То есть – некие факты о нано-богах; например: давно всем известную и уяснённая банальность: те, кто ищет плоскости, а не всего пространства, могут остаться живы и бессмертны здесь и сейчас; но – это и есть их всё: никакого другого объёма! А будет ли с нас довольно любого бессмертия, я не знаю и знать не хочу.

Остальным я обязуюсь сказать обязательное «до-бро – или до-зло – пожаловать».

Итак – продолжилось: мужчину, который должен был на рассвете воскреснуть, разбудили не только посреди местной (мемфисской) полночи, а ещё и в полдень Черного Солнца, что взошло над Санкт-Ленинградом.

И даже этот за-гово’р (что сей-час Черное Солнце взошло не над Санкт-Петербургом, а именно над Санкт-Ленинградом) может оказаться неким индикатором невидимых сил, вызывающих такие совпадения.

Действительно – мой город изменился: он стал – везде; и он стал – всеми (не совсем «всеми», конечно, но – теми, кого изберёт и сделает своим сиюминутным воплощением), стал – почти что персонифицированным героем моей истории.

Город – стал персоной и личностью; персона и личность – могет потщиться стать нано-богом и заняться версифицированием своего понимания «самого себя» (по большому счёту – в этом и состоит терраформирование); какая, в сущности, разница – скалывать со стел картуши с именами (оставляя пустоту – пентаверов), или – на место пустоты наносить невесть что.

Потому – пришедшим за Пентавером слугам его мёртвого отца (их ушедшего в бессмертие фараона) всего лишь мнится, что самое обычное светило (тоже некий человеческий – или почти человеческий – бог Ра) сияло сейчас над Мемфисом.

Обычное солнце того Мемфиса вполне могло быть Чёрным Солнцем над Санкт-Ленинградом; итак – Санкт-Ленинград! Ещё в первой части я бессильно пытался (устами псевдо-Илии) раскрыть его тайну – зная: нет никакой тайны, есть таинство.

Теперь немного о таинстве (даже теодицее) этого города: который город (место и время его) есть непостигаемая совокупность всех версификаций града Петра-апостола.

Потому слово «Петербург» (в картуше) – заменено словом «Ленинград»: это ведь в «прошлое» Вечное Возвращение Чёрное Солнце восходило (только) над Санкт-Петербургом и (только) над Уруком царя Гильгамеша, и ещё (только) над некоторыми примечательными местами; теперь – ещё и всеми прочими реинкарнациями нынешнего постсоветского Петербурга.

Поэтому (сейчас) – и от древнего мифа (и ещё более древнего – ещё до Сотворения – мира) – изначального мира, из которого мы лишь изгнанники, ничего не должно бы зависеть! Что бы мы не (с собой) вершили.

Более того – что бы там (с нами) не вершил этот город. И что бы там не вершило (над нами) Черное Солнце.

Ведь и сам этот знак мировой катастрофы явил себя столь откровенно персонифицированным – как игрока-соучастника этого действа: до-творения не-до-творённого мира; но – при этом мой Санкт-Ленинград (из самосохранения, быть может) всё более обосабливается и самоопределяется.

И (даже) начинает неслышно зазвучать: до, ре, ми, фа, со, ля, си – словно бы начинает неслышно сиять: как рассветающие личности или как голоса фуги – каждый из которых возвышает себя в соответствии с замыслом Со-творения!

До остановившего это Со-творение грехопадения. До так и не прозвучавшей (даже если и прозвучала бы – в такт) окончательной си.

То есть – Черное Со-лнце (на)стало богом. То есть – богами теперь могут захотеть (на)стать не только люди, а и знамения, символы: вообще – всё! Более того, сам этот не-до-бог понимает: желанный ему результат не-до-стижим.

Что личностью, персоной, игроком – нас делает только со-участие в процессе. А «сам по себе» этот не-до-бог (который даже не личность, а всего лишь функция) ведёт себя совершенно неприемлемо: словно бы уже не художник поставил себя вровень с создателем, а вся совокупность его (со-ремесленника) навыков.

Вот нынешняя (века сего) тонкость, вот искус искусства: воля к власти подменяет тишину логосов (пространство и время перестают светлеть и начинают багроветь – переполняясь насыщенной кислородом кровью); это столь же бессмысленно, как разрушать (или, если разрушен – заново сооружать) храм Соломона или наполнять живой кровью мумии Тутанхамона или Ульянова-Ленина.

Хотя – и об этом всё давно уже сказано:

Еводий. Каким же образом я подобен Богу, если не могу творить ничего бессмертного, как творит Он?

Августин. Как изображение твоего тела не может иметь той силы, какую имеет само твое тело, так не следует удивляться, если и душа не имеет столько могущества, сколько имеет Тот, по чьему подобию она сотворена.» – то есть сам этот не-до-бог, который даже не личность, а всего лишь функция.

Здесь – я не удержусь и бес-сильно (ибо лукавство есмь) проиллюстрирую (штрихами души – по-над словами) искривления метрики, называнием имен порождаемое:

И открылись глаза у них обоих, и узнали они, что наги, и сшили смоковные листья, и сделали себе опоясания.

И услышали голос Господа Бога, ходящего в раю во время прохлады дня; и скрылся Адам и жена его от лица Господа Бога между деревьями рая.

И воззвал Господь Бог к Адаму и сказал ему: [Адам,] где ты?

Он сказал: Голос Твой