– Не умничай, – отец щелкнул Олега по носу и ушел, чтобы больше не вернуться. О смерти его Олегу рассказала мама, сделав это в привычной, сухой манере. Белый ореол вокруг губ выдавал высшую степень раздражения, которое прорвалось, когда Олег спросил:

– Когда похороны?

– Для нас – никогда! Или ты думаешь, что нас хотят там видеть? Что про нас вообще знают? А узнав, обрадуются? Олег, ты уже взрослый.

Ему шестнадцать, и, наверное, мама права, но не пойти на похороны – предательство.

– Наши отношения с твоим отцом – случайность. Роман командировочных, который изначально обречен. Я не планировала забеременеть. Более того, я серьезно думала о том, чтобы сделать аборт.

И тогда Олега не было бы. Хорошо это? Плохо? Тот, кого не существует, не способен ощущать боль.

– Я рада, что не сделала. Ты хороший сын.

– Спасибо.

– И я надеюсь, что я была достойной матерью. Что же касается твоего отца, то он исполнил свой долг так, как сумел и счел нужным. Я не настаивала на материальной помощи, как и не требовала его развода. Наше решение сохранить тайну было обоюдным. И теперь я хочу, чтобы ты это решение поддержал.

Она повернулась к окну. У нее есть красивая фотография, где она вот точно так же сидит у окна в четверть оборота. Высокий свитер под горло. Рукава длинные, до середины пальцев. И сигарета на мундштуке логична в данной экспозиции.

– Ты сейчас думаешь, что твой долг – почтить память отца. Но, появившись там, ты эту память уничтожишь. Представь, что испытают его жена и сын, узнав о второй семье? Да и сама ситуация с его смертью… щекотливая очень. Не добавляй им боли.

Да плевать Олегу на ту женщину с мягким ртом и светлыми волосами. Это она виновата, держала отца, не позволяла ему приходить чаще. И тут Олег осознал другое: у этой женщины есть сын.

У этой женщины и отца.

– Сядь, – попросила мама, закуривая. Она сжимала мундштук губами, а дым выпускала из носа, и когда-то эта ее привычка, единственная нелепая из всех прочих привычек, казалась Олегу смешной.

Теперь он вдруг понял, что плачет.

– Да, у тебя есть брат. Его зовут Сергей. Он на полгода старше.

– Помнишь, когда я пришел к тебе? Зима была. Караулил под офисом, как пацан. А уже и не пацан совсем, только все равно стремно было. И ты велел убираться. Тогда я подумал, что мама права, на хрен такое родство? А ты через неделю сам меня нашел и потребовал кровь на анализ сдать.

Сергей схватил со стола лист бумаги и красный карандаш. Лист он прижал к стене, а карандашом принялся выстукивать по белой поверхности, оставляя красные точки.

– Или как мы этого чертового анализа ждали. А дождались, и ты первым делом сказал, что я на наследство все равно не могу рассчитывать. Я ответил, что мне и не надо. Своего хватает. Или вот как на кладбище ездили. Ты сказал, что я на него похож. А мне так наоборот казалось…

Красные точки рождали красные линии, а те пересекались, перевивались, плодя голубиное воинство.

– Танька меня сразу невзлюбила. А я – ее. Но я не хотел, чтобы так получилось.

Голубей становилось все больше и больше.

– Я бы не поверил. Я и сейчас, наверное, не верю. Поэтому и нанял девчонку. Специалист по запределью. Я же все равно не знаю, что делать.

– Туда, – Сергей выронил карандаш. – Тебе туда.

– Куда?

– Туда. Дом с голубями. Иди. Она простила меня! Моя голубка меня простила.

– Кто?

– Она сказала, что простила. Вот.

Сергей протянул ладонь, на которой лежала таблетка. Обыкновенная таблетка в желто-синей оболочке.

– Дала… мне… теперь мы вместе будем.

Сергей быстро сунул таблетку в рот и разжевал.

– Только голубей не слушай. Голубей прогнать надо. Надо прогнать… всех-всех… голубей… всех… кроме нее.

Судорога прошла по лицу Сергея, губы разжались, выплюнув ком черной крови.

– Эй! Кто-нибудь!

Кнопку Олег не нажал – вбил в стену и кричал, пытаясь удержать бьющееся в агонии тело. Брата выворачивало кровью. Спазмы сделали мышцы деревянными, и кости трещали от напряжения.

Появившиеся санитары оттолкнули Олега, навалились, прижимая Сергея к полу.

Кричали.

Кололи.

Иглы гнулись. Санитары матерились. Врач оттеснил всех и, склонившись над телом, прощупал пульс.

– Все.

Позже, в кабинете на третьем этаже, Олег сидел в кожаном кресле и смотрел в окно. Он думал, что окно слишком большое для этой комнатушки, а панорама – скучна. Что надо бы замыть пятна на пиджаке и выпить коньяку, любезно предложенного главврачом. Он думал о тысяче мелочей, но сквозь покров притворного равнодушия пробивалось одно – Сергей умер.

– …сильнодействующий препарат… – главврач зудел, как старый комар. – …вскрытие будет проведено… токсикологический анализ… выясним… расследование…

Почему-то Олег понимал лишь отдельные словосочетания. В ушах, как в старой телефонной трубке, трещало.

– Кто к нему приходил? – спросил Олег и понюхал коньяк. Пить или не пить?

– Вы.

Интересно, главврач думает, что Сергея отравил брат? Думает, но помалкивает, зная, чем чреваты обвинения, не подкрепленные доказательствами.

– А еще?

– Только вы.

Ну же, доктор, озвучьте все, что думаете, в частной беседе. Частная беседа чревата лишь подпорченными отношениями.

– Он… он сказал, что его навещала женщина.

– Какая? – доктор подался вперед и руки вытянул, точно желая вцепиться в Олега.

– Он не сказал. Просто, что «приходила она». А потом показал таблетку. Пилюлю. Такие, знаете, которые из двух половинок. А внутри порошок. Половина желтая, половина синяя.

– И что было потом?

– Он ее разжевал и… почти сразу.

Олег сглотнул, хотя во рту было сухо и язык царапал нёбо.

– Мы обязательно разберемся…

Кирочка до самого последнего момента не была уверена, стоит ли ей ехать. Но Галя говорила и была права – Кирочке надо думать не о себе, а о сыне.

– Потерпи, милый, – сказала Кирочка, целуя сына в светлую макушку. – Скоро будем на месте.

Алешенька кивнул. В отца пошел, молчаливый, серьезный. И челюсть так же вперед выпячивает, и пальцами щелкает. Это щелканье прежде Кирочку жуть как раздражало.

И теперь раздражает.

И жутко… жутко-жутко. Хорошо, Галька рядом сидит и семечки щелкает. У нее их полные карманы. Галька выгребает жменю, высыпает на майку и начинает лущить. И так быстро у нее выходит, что прямо загляденье. Шелуху она в руке держит, а потом в другой карман ссыпает. Вот и получается, что, когда выезжали, левый комом оттопыривался, а как подъехали – правый напух.