Сеян начал настойчиво ухаживать за Юлией, но больших усилий не понадобилось. Двадцатидвухлетней женщине давно надоел скучный муж, и она втайне восхищалась хитрым и влиятельным Сеяном. Юлия дала согласие на тайный брак: ведь еще не все противники были выведены из игры.

Мимоходом Сеян вспомнил о том, что Калигула, младший сын Агриппины, еще остается на свободе. Но тот был ребенком и пока не представлял опасности. Потом Луцию Элию Сеяну дорого пришлось заплатить за свою ошибку.

Калигула очень скоро последовал совету прабабки и отправился под защиту Тиберия, который по закону, усыновив Германика, приходился ему дедом.

Корнелий Сабин был потомком патрицианской ветви древнеримского рода, корни которого уходили в стародавние республиканские времена. Среди его предков были сенаторы, консулы и полководцы. С течением веков род разрастался, разделяясь на основные и боковые ветви, богатые и бедные. Его отец, Корнелий Цельсий, происходил из не столь значительной семьи, которая не могла похвастаться ни консулами, ни полководцами, породив лишь землевладельцев, ученых мужей да поэтов.

Цельсий занимался науками долго, пока не истратил наследство своего отца. Но как ученый и писатель мог разбогатеть? Собственными открытиями? Это казалось уж очень ненадежным, и он стал книготорговцем. Цельсий не пошел общепринятым путем и решил отказаться от дорогостоящих рабов-переписчиков, нанимая в качестве копиистов обедневших учителей, школьников, желающих немного подработать, или плохо оплачиваемых секретарей, которым не хватало на хлеб. Их не надо было одевать и кормить, а после работы они шли домой. В противоположность многим рабам они были старательны, поскольку дорожили хорошо оплачиваемой работой. Так на основе договора у Цельсия трудились от шестидесяти до ста копиистов. На свой страх и риск он переписывал только самых популярных авторов, таких как Платон, Вергилий, Овидий, Катулл и Цицерон, или циклы греческих легенд, которые посвятил императору Тиберию. Каждый знал, какую литературу император любил больше всего и насколько важным было для него, чтобы народ ее читал. Иногда Цельсий обращался к современным авторам, например переписывал труды Луция Сенеки, который наряду с философскими трактатами опубликовал две драмы.

Таким образом Корнелию Цельсию удалось за сравнительно короткий срок заработать неплохое состояние, и его единственный сын Сабин вырос в достатке и богатстве. Казалось, он старался во всем быть противоположностью своему отцу. Цельсий никогда не покидал стены родного Рима, а его сын уже в четырнадцать лет совершил свою первую вылазку, дошел он, правда, только до Остии. Цельсий больше всего ценил уютную, спокойную жизнь ученого, размеренные трапезы, строгий распорядок дня и по возможности отсутствие в жизни перемен. Достаточно было переставить сундук или купить новую мебель, чтобы привести его в отчаяние, в то время как сын обожал постоянно что-нибудь менять. Скорее по соображениям удобства Цельсий всю жизнь хранил верность жене, тогда как двенадцатилетний Сабин соблазнил пожилую прачку, которая сама была этим безмерно удивлена. С того момента он не давал женщинам проходу и в восемнадцатилетнем возрасте имел опыт, который иной не приобретет и за всю жизнь.

— Откуда это у него? — удивлялись родители, качая головами.

— Только не от меня! — утверждал Цельсий. — Правда, мой дядя Криспий, брат отца, был таким же непутевым бродягой. В двадцать лет он отправился в Испанию, и с тех пор мы его не видели.

Сабин вырос красивым юношей: стройным, подтянутым, среднего роста, с каштановыми волосами и голубыми глазами, унаследованными от матери. Но интенсивная голубизна его глаз таила в себе нечто беспокойное. На его томную улыбку женщины летели как пчелы на мед, и каждая думала, что этот сияющий зовущий взгляд предназначен ей — ей одной. Однако в действительности все было наоборот. Взгляд этих голубых глаз взывал ко всем женщинам в Риме, Италии, провинциях — вообще ко всем женщинам на свете.

Сабин рос в мире духовном. Писатели, поэты и ученые были постоянными гостями в доме отца, а разговоры шли все больше о литературе, науке и искусстве. Природа наградила мальчика превосходной памятью, и он не только знал много всего о женщинах, но и был в состоянии выступить с трехчасовым докладом о литературе августинского периода. Однако это был мир его отца, и Сабин заявлял, что смертельно скучает в нем. Но все же он немного лукавил и не упускал возможности в кругу друзей похвастаться своими познаниями, а дома делал вид, будто до всего этого ему нет дела. Здесь он со всей страстью рассказывал о состязаниях в цирке Максимуса и мог перечислить по именам победителей — голубых, зеленых, белых и красных[4]— за последние три года.

Теперь Сабину исполнилось девятнадцать, он сменил юношескую тогу на тогу вирилия, но все еще не мог понять, чего хочет. Он жил одним днем, помогая иногда, когда хотелось, отцу связывать свитки. Мать Сабина Валерия души не чаяла в сыне и не придавала значения его слабостям.

Сегодня утром юноша проснулся хорошо выспавшимся, что бывало нечасто, и решил провести день с пользой. Сабин хотел доставить отцу радость, ведь он очень любил этого щедрого, рассеянного и снисходительного человека. И вот он явился ранним утром к удивленному Корнелию Цельсию и попросил дать ему работу.

— Ты же знаешь, отец, я все могу делать: и склеивать бумагу, и обрезать фронты, и разглаживать листы пемзой — как сказал наш Катулл: «Arida modo pumice expolitum» (что только что разгладила пемза), — и потом наматывать все на деревянный стержень. Я ничего не забыл?

Цельсий улыбнулся. Он воспринял неожиданное рвение сына как дар богов, подумал, что этот редкий и к тому же добровольный трудовой порыв — начало поворота к лучшему, надежда, что он наконец повзрослел.

— Да, сын мой, самое важное. На конце стержня должен быть прикреплен указатель с именем, иначе книга останется без названия и ее трудно будет найти в библиотеке.

Сабин стукнул себя по лбу с притворным отчаянием.

— О, все девять муз, которым мы обязаны куском хлеба, название! И правда, было бы нехорошо, если бы наш просветленный Сенека отправился в библиотеку и ничего не нашел на букву «С», потому что безалаберный сын Корнелия Цельсия забыл прикрепить указатель с именем.

Отец терпеливо ждал, когда он закончит свою речь.

— Если теоретическое вступление к работе окончено, ты можешь приступать к практике.

Сабин поднял на него свои голубые глаза.

— Я невозможен! Прости меня, отец. Боги наградили тебя никчемным сыном.

— Кто знает… — проговорил Цельсий с надеждой и пододвинул сыну стопку листов папируса.

Сабин тут же принялся за работу, напевая про себя. Но работоспособности его скоро пришел конец.

— Почему мы так редко делаем книга в переплетах? Они ведь оказались такими практичными? Можно разместить гораздо больше текста, и так удобно листать страницы, вместо того чтобы держать свитки двумя руками. И потом…