— Я почти сто лет живу на свете, и не было ещё ни одного года, чтобы я не подумало, как же быстро приходит осень!

— Осень, — задумалась Трава, — что такое осень?

— Это, — объясняло Дерево, — тучи, которые собрались над лесом; это лес, в котором поселилась Зябкая Сырость; это сырость, от которой гниёт пожухлая трава; это трава, на которую упало перо утки; это утки, которые летят на юг, исчезая за тучей…

Вот так Трава узнала о том, что ждёт её впереди. Она опечалилась, долго не хотела разговаривать с Деревом и молча смирилась бы со своей участью, если бы не один случай. Это было в солнечный безветренный день, когда по-особенному пахнет чабрец и уже лениво и невысоко летает шмель. В такой день пришли на поляну юноша и девушка. Они взялись за руки и стали танцевать так легко и быстро, что Трава замерла от восторга, глядя на них. Казалось, они кружились в самых лучах солнца, едва касаясь земли.

Но скоро они упорхнули, и Траве сделалось горько и грустно — не оттого, что закончился танец и лето тоже закончилось, а оттого, что не ей, Траве, дано это волшебство — танцевать в лучах солнца. С тех самых пор она стала роптать на Создателя за то, что он дал ей слишком короткую жизнь и не научил танцевать. С каждым днем её жалобы становились всё злее и настойчивее, и небо наконец услышало её. Несчастная Трава обратилась в людей с зелёной кожей, тонкими ногами и руками.

— Танцуйте! — услышали они.

Но ноги не слушались их, руки беспомощно свисали, и никакой танец у них не получался, сколько они ни старались.

Наступила глубокая осень, и травяные люди один за другим стали погибать от холода. Те, в ком ещё оставалась жизнь, ложились на землю лицом вниз и громко плакали. Там, под землёй, мы услышали их стоны и поднялись к ним. Когда мы узнали историю неудачливых танцоров, нам ничего не оставалось, как приютить их у себя. В благодарность они обещали помогать нам во всём. И вот уже сменилось очень много поколений травяных людей, а мы до сих пор живём в дружбе и помогаем друг другу. Когда травяной человек умирает и обращается в пыль, летом мы пускаем её по ветру, чтобы в лучах солнца она закружилась в своём единственном танце. Теперь вы знаете историю подземных помощников. — Подснежница улыбнулась и посмотрела на Веру, потом на Птичку.

Та снова засыпала и, мерно качаясь на спинке стула, неразборчиво бормотала:

— У-у-учень тересная стория. — Её большие белые веки медленно-медленно поднялись.

— Никогда бы не подумал, — отозвался с высоты Лилле. — Больше похоже на сказку.

— Может, — задумчиво произнесла Подснежница. — Только золотистая пыль — это душа травяных людей. Клянусь белизной снега!

— Т-тересная сказка, — бубнила во сне Птичка.

Лилле спрятал голову, Подснежница расположилась на откидном кресле, Вера — на диване. А Подснежник неустанно вёл домомо.

Вера лежала с закрытыми глазами. Лежала и думала. О всякой чепухе. О том, что Подснежница поклялась белизной снега. А если история травяных людей — выдумка? Что тогда? Получается, снег должен потерять свой белый цвет. Вера тут же представила себе разноцветный снег. В самом деле, было бы здорово, если бы каждый год цвет снега менялся. «Но какой бы мне больше всего понравился? — размышляла она. — Зелёный? Жёлтый? Синий? Сиреневый? Хм-м-м… Конечно! Самое подходящее для снега — цвет апельсина! А вот красный — нет, совсем не то. Лучше пусть останется белым, чем будет красным». В Верином воображении вырастали сугробы оранжевого снега… откуда-то взялся сачок — и она принялась ловить снежинки, как самых обычных бабочек-лимонниц. А снежинки всё не таяли, и вот уже сачок был полон. Она прибежала домой: «Варя! Варя! Видишь, каких я тебе снежинок наловила!» Показала сачок — а в нём пусто, только крупные прозрачные капли стекали по сетке. Варя смеялась, а Вера чуть не плакала: «Ну посмотри сама! Посмотри в окно на оранжевый снег». А сестра всё смеялась, и не верила, и не смотрела в окно. Одно за другим откуда-то выплывали слова, цеплялись друг за друга, и незнакомая мелодия сопровождала это непонятное движение слов. Так Вера сочинила своё первое стихотворение.

«Снежнее всех снегов, снежнее всех снегов», — повторялось у Веры в голове. И она уснула крепко-крепко, как будто не спала целый год.

Веру разбудило недовольное рычание Лилле:

— А долго нам ещё ехать? Эти ленточки исщекотали мне нос!

— Примерно столько же и ещё чуть-чуть! — отозвался Подснежник из-за окошка. — Мы сейчас под Карелией, проехали Лоухи.

— Что-что, Лопухи? — переспросила Птичка.

— Да нет же, Лоухи! — ответила Подснежница.

— А-а-а… Лоухи… — вздохнула Птичка. — Как это, наверное, далеко от моей родины! От моей Гренландии!

— Брось, Птичка, — пробурчал Лилле, — все знают, что ты уже сто лет живёшь в нашем городке!

— А Подснежники этого не знали! И потом, почему вы думаете, что до этого я не могла прожить ещё сто лет где-нибудь на далёком острове?

— Разве птицы живут так долго? — спросила Вера.

— Не могу ответить за всех птиц, но мой возраст мне точно известен!

Птичка нахохлилась и спрятала голову под крыло. Тяжёлые слёзы покатились на пол — словно разбились ёлочные шарики.

— Не верите… — всхлипывала она, — как хотите… Только я всё равно родилась в Гренландии!