Мне приснился один из удивительных снов, тех самых, что производили ошеломляющее впечатление на суеверную Макаровну. Пожалуй, он был наиболее яркий из всего, что я видела до сих пор.

Я совсем взрослая и необыкновенно красивая. На мне дорогая модная одежда и куча золотых украшений. Вокруг было множество людей, в основном мужчин, и все они смотрели на меня с нескрываемым восхищением.

Я о чем-то беседовала с ними, произносила незнакомые мудреные слова, острила, смеялась. И они смеялись вместе со мной, подобострастно заглядывали в лицо, тесня друг дружку и норовя подобраться совсем близко, почти вплотную.

Однако их внимание почему-то не было приятно. Я чувствовала, как во сне на меня давит какая-то гнетущая тяжесть, от которой мучительно хотелось избавиться. И еще терзал непонятный, беспричинный страх. Я не понимала толком, в чем его источник: то ли меня пугали все эти люди, толкущиеся рядом, то ли что-то еще, неведомое, смутное, грозное.

Постепенно мной овладело единственное желание: убежать, скрыться от настойчивой толпы обожателей, остаться одной, скинуть нарядные шмотки, смыть с лица краску и вновь превратиться в маленькую девочку. Но что-то мешало мне сделать это, и я покорно продолжала играть ненавистную роль королевы и всеобщей любимицы, в душе терзаясь все больше и больше…

Потом я проснулась, словно от какого-то толчка. В палате было еще светло, и я удивилась, что проспала так мало: ноябрьские дни заканчивались рано, в начале шестого уже спускались быстрые, густые сумерки.

Отчетливо помня только что увиденный сон, я недоумевала, как мне могло присниться так много за короткое время.

За дверью, в коридоре, было странно шумно: слышались чьи-то голоса, гремела ведром уборщица, хотя я точно помнила, что сегодня она уже мыла полы во всем отделении.

Не понимая причины этого непривычного, невоскресного оживления, я поднялась с постели, накинула халат, сунула ноги в тапочки и выглянула в коридор.

Мимо меня с озабоченным видом шла медсестра, которой никак не должно быть сейчас на рабочем месте: ее смена начиналась лишь с понедельника.

При виде меня она слегка притормозила и приветливо произнесла:

– Доброе утро, Демина.

Я застыла на месте. Доброе утро? Какое сейчас может быть утро, когда только что прошел обед?

Медсестра прошмыгнула дальше, а мой взгляд сам собою упал на коридорные часы: стрелки показывали половину девятого.

По моей спине заструился ледяной пот. Неужели это половина девятого утра и я проспала не только воскресный вечер, но и всю ночь?

В это время расположенная прямо напротив моей палаты дверь ординаторской распахнулась, и в коридор вышел заведующий отделением со стопкой медицинских карт под мышкой. Его появление рассеяло последние сомнения.

Я кинулась обратно в палату, повалилась на кровать, уткнулась носом в подушку и разрыдалась, горько и безутешно.

Теперь все кончено! Убежать уже невозможно, с минуты на минуту появится усатая и заберет меня в детдом! Значит, напрасно я строила планы, присматривала чужую куртку и сапоги, все, все напрасно!

Дверь протяжно скрипнула, по полу прошлепали шаги.

– Эвона! – раздалось прямо над моей головой. – Чего ж ты ревешь?

Это была нянечка, принесшая завтрак. Я ничего не ответила и даже не пошевелилась, продолжая лежать в обнимку с мокрой от слез подушкой.

Тарелка с тихим стуком опустилась на тумбочку, звякнула о стакан ложка. Потом на голову легла мягкая, теплая рука.

– Ну будет, будет, – приговаривала нянечка, осторожно поглаживая меня по растрепавшимся волосам. – Может, болит чего? Пойти доктору доложить?

– Н-не надо доктору. – Я вскочила и села на кровати, громко и судорожно всхлипывая. – Не надо!

– Не надо так не надо, – покладисто согласилась нянечка. – Ты вот поешь лучше, чем наволочку солить, а то за тобой уже пришли.

Я вытерла глаза и обречено уставилась в стенку. Нянечка немного постояла рядом с моей постелью, затем коротко вздохнула и, покачав седой головой, вышла.

С тумбочки до приторности сладко пахло манной кашей. Я почувствовала, как к горлу подступает тошнота, встала, схватила тарелку и отнесла ее в другой конец палаты, на стол.

После этого мне стало немножко легче. «Все равно убегу», – подумала я и повторила эту фразу вслух. Голос прозвучал неожиданно решительно и твердо, и, услышав его, я успокоилась окончательно.

В конце концов, детдом – не тюрьма, из него тоже можно выбраться, хотя, наверное, это будет сложнее, чем сбежать из больницы.

Я выпила жиденького теплого чаю и уселась на стул ждать усатую.

Минут через десять снова зашла нянечка и принесла мою одежду. Водолазка была заботливо заштопана, ботинки оснастились новыми шнурками и крепкими резиновыми набойками. Я оделась и спустилась.

В застекленном холле действительно сидела усатая инспекторша, а с ней незнакомый, толстый и круглый, как колобок, дядька в кожаной куртке и кепке набекрень. Я покосилась на него с удивлением: он был абсолютно не похож на детдомовского воспитателя.

– Быстро ты, – вместо приветствия проговорила усатая, вставая мне навстречу. Вид у нее был еще хуже, чем два дня назад: нос покраснел и распух, губы обметала лихорадка, под глазами сгустились свинцовые тени. – Вот что, Василиса, – она откашлялась, пытаясь избавить голос от осиплости, – планы немного изменились.

Я смотрела на нее в недоумении. Как это – изменились? Меня не повезут в детдом? Решили вернуть матери? А как же почти «сшитое» против нее дело?

– Знаешь, мне удалось связаться с одним учреждением, – сказала усатая. – Это специализированный интернат для детей и подростков с болезнями опорно-двигательного аппарата. Там почти никогда не бывает свободных мест, но… – Она снова закашлялась, натужно, мучительно, и, с трудом отдышавшись, завершила: – Но тебе повезло: позавчера оттуда забрали девочку, и теперь администрация интерната готова взять новенькую.

Она замолчала, наблюдая, какой эффект произведут ее слова.

Я не знала, что сказать в ответ. С одной стороны, я была безумно рада тому, что не поеду в Нинкин детдом, с другой – абсолютно не представляла себе специнтернат. Вдруг это что-то страшное, похуже любого приюта?

Тем временем мужчина-колобок тоже поднялся с лавочки и приблизился к нам с усатой.

– Это Геннадий Георгиевич, – представила его та, – шофер. Он как раз приехал в Москву по делам и заберет тебя с собой.

– А разве интернат не в Москве? – испугалась я. Не хватало еще, чтобы меня увезли в какую-нибудь тмутаракань!

– Нет, конечно. – Колобок весело и добродушно засмеялся. – Он в лесу.

– В лесу?!

– Ну да, в лесу. Будешь целые сутки дышать свежим воздухом, да еще пятиразовое питание. В комнатах по два-четыре человека, свои врачи, свои учителя. Рай, одним словом. – Он снова рассмеялся, показывая желтоватые прокуренные зубы.