безумия, и потому меня здесь тоже опасаются, чуть меньше Девочки.

- Софья с нами хочет.

- Хорошо, - Одинцов думает недолго. – Она при управлении не числится. Разрешить не могу. Запретить тоже.

Вот врет. Не краснея врет. Мог бы и запретить, и уговорить. Софья его слушает.

- Мне будет спокойней, что она с вами… и вот.

Одинцов вытащил связку одинаковых белесых камней.

- Носить, не снимая. В случае если ситуация выходит из-под контроля – разбить. Распоряжения начальнику жандармерии я отправил. Так что помощь придет. Но…

Особо рассчитывать на нее не стоит.

То есть, дураков нет нарушать прямой приказ, но и выполнить его можно по-всякому. Может, не нарочно, но Одинцов прав – всякое случиться может. Особенно там, близ границы.

- Альбит? – Бекшеев взял белесый кругляш в руку. На камешек-голыш похож, из тех, рекой вылизанных, что порой попадаются.

- Несущий контур – да, сердцевина – измененное серебро. Последняя разработка. В капсуле – заряженная пыль. Осядет на коже, на одежде, волосах. Этот маяк далеко не работает, но на сотню миль направление даст.

Хорошая штука.

И я молча протянула руку.

- Как-то вот… - Одинцов вложил камень. – Не знаю. Осторожней там, что ли… хоть самому отправляйся. Веришь, нет, предчувствие у меня на редкость поганое.

Верю.

Еще как верю.

Я ведь сон снила. И потому смотрю на Бекшеева, а вижу треклятую голову в гробу. И главное, гроб-то плохонький, наспех сколоченный. Не по чину такой.

Дрянные мысли. Несуразные. Но и отделаться от них не выходит. А потому предлагаю:

- Может, останешься? Там связь наверняка нормально работает. В Городне так точно. Да и села окрестные давно на проводах. Будем созваниваться. Тебе ехать ни к чему.

- Да… нет. Устал я тут.

И улыбнулся виновато.

Одинцов же отворачивается. А ведь может приказать. Может. Но не станет. И спасибо ему за это.

- Туржина возьмите, - взгляд у Одинцова тяжелый. – И думайте. Надо расширяться. Заявок приходит столько, что… не справитесь сами.

В этом он тоже прав.

Надо.

- Подумаю, что можно сделать, - к счастью, начальником у нас все-таки Бекшеев – я на сем чудесном посту две недели только и продержалась, едва на Дальний не сбежала. Бекшеев тоже не больно-то рад, но он в отличие от меня ответственный и отказываться от работы не умеет. Пока. А значит, ему и заниматься кадровым вопросом. Мы же с Девочкой так вот. Подсобим, если вдруг. Но нам не кабинет.

Нам бы в поле.

- Хорошо, - Одинцов кивает. – Я подберу пару десятков из тех, кто вроде толковый. А там поговорите… когда вернетесь.

- Обязательно.

Это обещание звучит странно. Неуместно.

Но…

Мы пожимаем друг другу руки. И Одинцов уходит. А мы с Бекшеевым остаемся. И еще Тихоня, который утром приехал со мной, а потом пропал где-то там, в необжитых глубинах особняка.

- Петрова забрали, - Бекшеев снова заговаривает первым.

- Ты уверен…

- Что забрали?

- Что тебе надо ехать.

- Надо, - Бекшеев смотрит прямо и слегка щурится, потому что свет в глаза бьет, слепит. – Я вчера пролистал, что есть. Записку эту вот. Снимки. Попытался данные поднять, да нечего пока. До наших архивов не дошло, а местные…

- На месте, - завершила я.

- Именно. Так что, приедем, может что-то да прояснится. Тем более вы есть… следы там и все такое.

Ну да.

Хотелось бы.

Иногда ведь бывает, что и вправду просто. Как Игоркиным, который промышлял у старого рынка. Свежее тело. Девочка. След. И сторожка с ведром, в котором нашелся и топор, и кровавые тряпки. Только вот предчувствие у меня дерьмовое.

На редкость.

И голова из головы не идет. Та, которая в гробу.

Глава 4 Волчьи тропы

Глава 4 Волчьи тропы

«…а потому следует признать, что огромные лесные пространства на севере и востоке нашей страны, богатые пушным зверем и крупной дичью, фактически не посещаются охотниками, а потому и остаются неиспользуемыми. И перед государством стоит задача организовать промысловую охоту таким образом, чтобы…»

Из доклада князя Свержина, прочитанного на открытом заседании Думы перед Его императорским Величеством.

Поезда Бекшеев, говоря по правде, недолюбливал. Из-за тесноты, запаха и этого вот мерного убаюкивающего грохота. Из-за того, что вагон покачивается, и с ним покачивается столик, и чай, что стоит на этом столике. Серебристая ложечка вяло дребезжит, сталкиваясь с краем стакана.

И вообще что-то есть такое, на редкость раздражающее.

Нервы.

И голова, что второй день болит. Нехороший признак. И сказать бы. А то и вовсе отправиться бы к целителю, благо, Бекшеева в любое время приняли бы. И боль бы сняли. И вовсе бы здоровье поправили, то, что осталось.

Правда…

Бекшеев посмотрел в окно. Сумерки. И лес в них глядится сказочным, мрачным. Еще немного и вовсе на землю опустится тьма, укрыв и лес, и дорогу.

Целитель наверняка сказал бы, что Бекшеев перенапрягся. И ладно, если бы только самому Бекшееву. Так позвонит же матушке в лучшем случае, а в худшем – Одинцову, потребовав, чтобы его, Бекшеева, от службы отстранили ввиду плохого здоровья.

И тогда…

Он потер шею.

- Я дома с самой войны не была, - Зима устроилась напротив. И чай свой держала на коленях, обеими ладонями обняв подстаканник. – Честно говоря, и не тянет особо.

Девочка свернулась клубком, но уши её подрагивали. Она явно прислушивалась к каждому слову. А еще ей категорически не нравился поезд. И по тем же причинам, что Бекшееву – запахи, звуки.

И люди.

Людей в вагоне было много. пусть и отделенные тонкими перегородками, укрывшиеся в купе-норах, но они все же присутствовали.

- Правда, это не совсем дом. Мы дальше жили… от границы если. Или ближе? Сложно теперь разобраться. Смотря откуда считать. И в Городенской волости мне бывать не приходилось. То есть, может и случалось забрести во время охоты, но это так… а чтобы осознанно, так и нет.

- Расскажи, - попросил Бекшеев, ослабляя узел галстука.

- Да сними ты его вовсе, - она поставила чай на столик и потянулась. – Дай сюда. Вот так… голова давно болит?

Соврать бы. Но почему-то не получается.