Этим определением судьба оппозиционных течений была решена. Все они, с точки зрения сталинского партийного руководства, стремились умертвить живой в силу своей парадоксальности коммунистический язык своими односторонними, универсалистскими, формально-логически корректными и внешне непротиворечивыми формулировками. Выжили только те, кто придерживался генеральной линии и был готов говорить на живом языке, то есть те, кто понимал, что, если определенное утверждение считается правильным, отсюда еще не следует, что другое, противоположное, утверждение неправильно. В отличие от формальной логики или диалектической логики гегелевского типа логика диалектического материализма тотальна. Формальная логика исключает парадокс, гегелевская диалектическая логика предлагает историческое преодоление, снятие парадокса. Тотальная логика утверждает парадокс как принцип жизни, включающей в себя также смерть как икону тотальности. Тотальная логика является таковой потому, что она позволяет явиться тотальности во всем ее сияющем блеске, потому что она мыслит и утверждает тотальность всех возможных высказываний одновременно. Тотальная логика есть истинно политическая логика – в равной степени парадоксальная и ортодоксальная.

Официальный советский диалектический материализм зачастую рассматривается (особенно западными левыми) как догматичный, закостенелый и потому интеллектуально непродуктивный и теоретически нерелевантный. С характеристикой официальной советской мысли как догматичной отчасти можно согласиться. Но для правильной ее оценки одной этой характеристики недостаточно, ведь значение слова «догматичный» остается при этом неясным. Когда о человеке говорят, что он мыслит догматично, обычно подразумевается, что он имеет определенное представление о реальности и настаивает на нем, невзирая ни на какие возражения, доказывающие, что это представление внутренне противоречиво или противоречит самой реальности. Такую невосприимчивость объясняют индивидуальной ограниченностью, идеологическим ослеплением человека или, хуже того, его сознательным нежеланием признать неприятную истину и сделать из нее необходимые выводы. Советская идеология и в самом деле отличается определенным иммунитетом по отношению к аргументам, доказывающим, что она внутренне противоречива и, более того, противоречит реальности. Но причина этого иммунитета заключается не в упрямстве или невосприимчивости к таким аргументам. Причина скорее в том, что, с точки зрения советской идеологии, доказательство противоречивости ее представления о реальности служит не опровержению, а, наоборот, подтверждению этого представления.

Действительно, западные критики диалектического материализма должны были вызывать удивление у тех, кто изучал его в Советском Союзе. Эти критики во многом оперировали аргументами различных оппозиционных движений, существовавших в Советском Союзе до окончательной победы сталинской ортодоксии. Одни называли сталинскую ортодоксию недостаточно гуманной, другие считали ее чересчур гуманной, поскольку она возлагала слишком большие надежды на человека и слишком мало внимания уделяла анонимной динамике общественного развития. Одни находили эту ортодоксию слишком диалектичной, другие – недостаточно диалектичной. Одни упрекали ее за чрезмерный волюнтаризм, другие ставили ей в упрек именно недостаток активности. Примеры можно приводить до бесконечности. Советскому студенту, озадаченному этими критическими суждениями по поводу диалектического материализма, преподаватели давали один-единственный совет: мыслить эти суждения все вместе. Тот, кто следует этому совету, в итоге приходит к диалектическому материализму. В шестидесятые и семидесятые годы в Советском Союзе выходили сотни и тысячи публикаций с критикой западной критики советской идеологии. Все они в сущности выдвигали только один тезис: соответствующие критические суждения противоречат друг другу – и в целом образуют высказывание диалектического материализма. Тем самым превосходство диалектического материализма над всеми видами его критики демонстрировалось без особых усилий – путем простого применения правил тотальной логики. Поскольку ситуация постоянно повторялась, то всякий раз использовалась одна и та же процедура: советская идеология подвергалась критике с двух противоположных позиций – и тем самым подтверждалась. Из-за этой повторяемости возникало впечатление, будто диалектический материализм представляет собой закрытое учение, исключающее какую бы то ни было оппозицию. Это верно с точностью до наоборот: тотальная логика – это открытая логика, которая признает и тезис, и антитезис и никого не исключает. Диалектический материализм функционировал как исключение исключения. Он признавал любые оппозиции. Он стремился к абсолютной открытости и поэтому исключал все, что не желало быть столь же открытым.

Такого рода тотальная логика, разумеется, имеет длительную предысторию. Не углубляясь в далекое прошлое, вспомним, что христианские догматы суть не что иное как парадоксы. Божественная Троица характеризуется как тождество одного и трех. Природа Иисуса Христа описывается как единство божественного и человеческого начал, которые несовместимы, но и нераздельны: Христос – это и человек, и Бог, и одновременно единство Бога и человека. Уже из этих примеров видно, что христианская ортодоксия мыслит парадоксами. Но это мышление нельзя назвать нелогичным. Поскольку теология стремится мылить целое, она последовательно исключает все то, что недостаточно парадоксально – все когерентное, непротиворечивое, корректное с точки зрения формальной логики и в силу этого одностороннее. Все логически корректные теологические учения, пытавшиеся увидеть в Христе только Бога или только человека, квалифицировались христианской догматикой как ереси, а их представители преследовались церковью. В то же время церковная догматика представляет собой не что иное как сумму всех этих ересей. Подобно догматике коммунистической, она стремится к абсолютной открытости и тотальной интеграции – и преследует ереси лишь за то, что они отвергают противоположные ереси.

При этом целью теологической мысли является высший, предельный парадокс, который с максимальной радикальностью исключал бы возможность его интеграции в когерентное, логически корректное, одностороннее мышление. Когда Тертуллиан говорит: «верую ибо абсурдно», он, конечно, не имеет в виду, что готов поверить в любой абсурд, лишь потому, что он абсурден. Скорее он хочет сказать, что только абсурдность христианства соответствует критерию совершенной абсурдности, то есть совершенной парадоксальности, и поэтому только христианство может по праву служить иконой целого. Тотальная логика коммунизма наследует тотальной логике христианской догматики и ее поискам совершенной самопротиворечивости. Причина этого заключается в том, что коммунизм является высшей формой атеизма – тезис, который Маркс и Ленин не уставали повторять. Ни формальная, ни диалектическая логика не позволяют мыслить целое: формальная логика исключает парадокс, диалектика же его темпорализирует. Остается «божественное», теологическое мышление, которое способно помыслить целое, так как следует правилам тотальной логики, превосходящей всякое сугубо «человеческое» мышление. Переход к радикальному атеизму возможен лишь при условии апроприации человеческим разумом тотальной логики парадоксальной ортодоксии, в результате чего для божественного просто не остается свободного места.