Иск облизал губы (впервые, и потом он часто будет повторять это движение языком) — именно так он храбрился после их первого визита в немецкий дом. Эти ненормальные выражения принадлежали ему. Но была и еще одна надпись, еще одна ненормальная фраза, чье авторство Икс вспомнил не сразу, а лишь только услышав внутри себя хохот безумной старухи, городской сумасшедшей Мамы Мии: «Не пора мне, водонос!».

Икс еще раз облизал губы: буквы в зеркале задрожали, наливаясь лиловым. Икс перевел взгляд на настоящую дверь — никаких надписей на ней не было.

— Там... — пролепетал Икс. Он поднял руку, тыкая указательным пальцем в трюмо. — Там только что...

— Ладно, хорош тебе! — быстро остановил его Джонсон. — И так страшно.

— Но там.. — побледневший и растерянный Икс все еще указывал на зеркальные створки.

— Вот придурок... Говорю ж тебе, хватит! — В глазах Джонсона плеснулось беспокойное озерцо, которое вот-вот разольется морем, целым морем страха.

Икс замолчал и потряс головой.

«Ну, мы и зажгли!

Ну, нас и вштырило!

Не пора мне, водонос!»

Лиловые надписи, стекающие, как загустевшая кровь по неверной белой поверхности, исчезли. Их не было ни в одной из створок трюмо, ни на реальной двери. Икс подумал, что ему уже не так охота узнавать, как у старухи все устроено с этим порномультфильмом.

— Давайте, правда, быстрее, — пробубнил Икс и снова смолк, даже не замечая, как у него отвисла нижняя челюсть. Он скосил глаза по сторонам: только что его позвали. У Икса дернулась щека: зов был тихим, настойчивым и знакомым, почти родным, только Икса никогда так никто не звал.

Потом до него дошел голос Будды:

— Оставайтесь здесь. Мы с Михой заберем фотографию. Вы на атасе.

— Нет! — Икс еще раз покосился на трюмо. — Я с вами.

Джонсон со вздохом кивнул:

— Я побуду здесь. Только скоренько.

Будда с сомнением пожал плечами, бросив взгляд на piccolo, флейту-малышку, которую Джонсон прижимал к груди, но сказал лишь:

— Мы быстро. Будь внимателен. И пусть дверь остается открыта.

— Я понял.

(«Почему ты им не сказал? — думает Свириденко. — Не хотел напугать еще больше?»)

Миха приоткрыл белую дверь — та подалась с протяжным стоном — и они двинулись в боковую комнату. Совсем недавно там уединялись борец с Таней, которую городская сумасшедшая, возможно с кем-то перепутав, назвала странным именем «Шамхат». Сразу за дверью их ждало уже знакомое гипсовое изваяние собаки. Статуя по-прежнему перегораживала проход, и ее пришлось отодвигать.

«Они что, всегда здесь так ходят?» — подумал Миха. Скульптурная собачка оказалась далеко не легкой, и было непонятно, как тщедушная старуха умудрилась ее сюда приволочь.

«Может, ей помогают? — подумал Миха, и моментально его мысль переродилась во что-то безумное. — Может, ей помогает весь город?!»

Икс замыкал шествие; в комнату с фотографией Одри Хепберн он вошел последним. И хоть Джонсон оставался за спиной, неприятный холодок снова пощекотал ему затылок.

Иксу велели молчать. И, наверное, это правильно. Надо быстренько все сделать и валить отсюда. Он потом все расскажет. Про то, во что никогда раньше не верил, а сейчас... Расскажет, когда они окажутся подальше отсюда, чтобы никогда больше не вернуться. Этот невозможный, почти неуловимый, но настойчивый кошмарный зов... Икс вдруг что-то понял про него, он знал, кто его зовет.

* * *

В комнате стояла густая прохладная сырость; алтарь с фотографией находился в своем дальнем полутемном углу, но лампадка была погашена.

— Она на месте, — Плюша увидел фотографию и добавил упавшим голосом: — ну, я пошел?

— Высоко, — прошептал Будда, оценивая расстояние от пола до алтаря. — Так не достать. Придется тебя подсадить.

— Да.

Миха сделал неуверенный шаг вперед, и половица под его ногами протяжно застонала. Он оглянулся: что-то ему не понравилось, что-то тревожное оставалось за спиной, да вот только...

— Давайте быстрее, — поторопил Икс. Краска отхлынула от его щек, вечное Иксово бахвальство, похоже, сейчас попрощалось с ним. Миха с удивлением подумал, что он, наверное, единственный здесь человек, которому (возможно, пока) не так страшно, невзирая на рассказ Будды, невзирая на его странные тревожные слова-полунамеки, невзирая на то, что он... пытается не встречаться с ним взглядом. Чего он избегает? Не хочет, чтобы Миха увидел в его глазах... что? Печаль, словно ему известно что-то... нехорошее?

Миха еще раз посмотрел на Икса — тот стоял, сжав кулаки, и покусывал нижнюю губу; Икс был напуган, по-настоящему напуган. И тоже отвел глаза. Его друзья что-то скрывают? Они скрывают что-то от него?

* * *

Джонсону тоже не пришлось скучать в комнате, где Мама Мия принимала своих гостей. В другой комнате. Как только мальчики оказались за белой дверью, Джонсон ощутил бесконечное одиночество, да что там — потребность немедленно последовать за ними. Пытаясь беззаботно насвистывать, он огляделся по сторонам, повернулся к трюмо и сначала ничего не мог понять. Его голова непроизвольно дернулась в поисках источника отражения, и он произнес сдавленным шепотом:

— Мама...

* * *

— Быстрее! — торопил Икс.

— Успокойся, — вдруг обозлился Миха. — Сам знаю.

— Он прав, — сказал Будда. — Не нервничай, но времени почти не осталось.

«Вот опять, — подумал Миха. — Что за дурацкие намеки?»

— Вот именно, — поддакнул Икс. — А ты копаешься.

— Если пересрал, — огрызнулся Плюша, — можешь вообще отсюда уходить. Давай, вали!

— Сам вали! — нервно отозвался Икс.

— Тихо вы, не ссорьтесь! — шикнул на них Будда.

— Я не ссорюсь и не нервничаю, — настойчиво, словно обороняясь, объяснил Плюша. Только вот от кого ему следовало обороняться? От своих друзей? — И не копаюсь. Идемте, все сделаем.

От своих друзей, потому что...

(на темных линиях нет друзей. Каждый за себя.

Каждый в одиночку. Как блуждающие кометы)

(И вообще: с чего это он заладил про время, которого не осталось?)

Плюша вдруг почувствовал, как на лбу выступили капельки пота: что за чушь? Какие темные линии?

(скоро узнаешь. Уже совсем скоро)

Плюша растерянно посмотрел на друзей, смахнул со лба влажную каплю. Как странно, какие неожиданные чувства мы, оказывается, можем испытывать к самым близким людям. Плюша никогда бы не мог такого предположить... что где-то, внутри себя, оказывается, он нес источник ненависти, всегда готовый выплеснуться наружу. Но ведь тогда... Источник ненависти и агрессии...