Вот почему за мостом через канал он почти автоматически свернул налево. Потому что считал, что так помнит по карте. Нет, не то что считал, что помнит, – на сто процентов точно знал, что помнит. И поэтому же он не сразу обернулся, когда Герман его окликнул. Последние четверть часа Герман шел позади, между тем они оставили за спиной окраину Терхофстеде и только время от времени проходили мимо ферм, расположенных в отдалении от дороги. Людей они совсем не видели, только однажды – рычащую сторожевую собаку, которая на несколько шагов вышла со своего двора, но потом сразу решила, что этого хватит.

– Здесь нам надо направо! – во второй раз слышит он голос Германа и теперь оборачивается.

Герман еще стоит на той стороне, в начале моста, он держит что-то перед лицом – бинокль, думает Ландзаат сначала, но потом видит, что это камера. Кинокамера.

Кинокамера! Герман его снимает – а может быть, уже снимал и раньше, когда как бы отставал. Сначала он намеревается подойти к Герману, вырвать камеру у него из рук и бросить ее в канал. В замерзший канал – он представляет себе, как камера, возможно, еще подпрыгнет на льду, а потом разлетится на куски. Нет, это нехорошо. Плохая идея. Мысленно он считает до десяти.

– Ты уверен? – кричит он. – Я думал, что Слейс в той стороне.

И он указывает. Он указывает в направлении Слейса – в направлении того места, за деревьями и еще за несколькими белыми лугами и насыпями с ивами, где, как он точно знает, должен находиться Слейс.

– Нет, он отсюда направо! – кричит в ответ Герман.

Герман все еще стоит на той стороне моста, и в наступившей тишине Ландзаат слышит какой-то новый звук, который ему не сразу удается распознать, тихое потрескивание. «Камера! Он просто продолжает снимать! Он снимает, что я буду делать».

– Я здесь уже бывал, направо ближе.

Теперь Ландзаат медленно поворачивается и идет обратно к мосту. Тоже как можно медленнее – он пытается выиграть время, время на размышления. Он не может себе представить, чтобы Герман ошибался. Но ведь направо вдоль канала – это противоположное направление, они будут только удаляться от Слейса. И приближаться к морю, к птичьему заповеднику. Звин, так это называется – он утром прочитал на карте.

Его план «Б» был столь же прост, сколь и гениален, как считал он сам. Ему не пришлось обдумывать этот план всю ночь: его осенило даже не за секунду, а от силы за полсекунды, яркая вспышка, он лежал на чердаке с открытыми глазами, уставившись в потолок, освещенный отблеском уличного фонаря, но идея была такой ясной и ослепительной, что желтоватый отсвет на досках и балках в эти полсекунды, казалось, померк.

Итак, его машина действительно не заведется. Вместе с Германом и Лаурой, или только с Германом, или вообще в одиночестве он пойдет пешком в Слейс – общество Германа он оценивал как наиболее вероятный из этих трех вариантов.

Затем, где-нибудь по пути, ему нужно будет от Германа отделаться, он еще не знал, как именно, но не счел эту задачу слишком сложной. В крайнем случае он мог бы просто броситься бежать, да, не такая уж плохая мысль. «Он вдруг побежал», – заявит потом Герман; это прозвучит откровенно неправдоподобно, настолько неправдоподобно, что Герман невольно скомпрометирует себя самого.

Как только он отделается от Германа, нужно будет искать подходящее место. Укромное место, ложбинку в дюнах поблизости от птичьего заповедника, за кустами или среди камыша в замерзшей канаве; место, где его найдут не так скоро – на следующий день, когда начнут поиски.

В этом укромном месте он поранит себя большим камнем или толстой веткой (лучше камень, но он не знал точно, лежат ли здесь вдоль дороги или в лугах большие камни), поранит так серьезно, что потеряет сознание. Он не знал, возможно ли с практической точки зрения ударить себя большим камнем (или куском дерева) так, чтобы отключиться. Но он определенно должен быть окровавлен. Он предполагал, что сначала нужно несколько раз попасть себе камнем по носу, губам или глазам. Нужно, чтобы это выглядело так, будто его избил кто-то, кто его ненавидит. А если у него в конце концов не получится лишить себя чувств последним сильным ударом в висок, это тоже не беда. Главное, чтобы его нашли не сразу, самое раннее – в течение следующего дня: к этому времени, потеряв сознание или нет, при такой температуре он уже наверняка замерзнет насмерть.

Были кое-какие практические трудности. Нельзя оставлять отпечатки пальцев на камне (или толстой ветке), но это решить легко – он все-таки наденет рукавицы. Потом еще снег, точнее сказать, следы на снегу. Рядом с его следами не обнаружат следов возможного преступника. Значит, надо выбрать укромное место так, чтобы оно было не слишком далеко от дороги или тропинки. От дороги или тропинки со следами нескольких прохожих или любителей прогулок. От тропинки до того места, где будет найден труп (его труп!), он пройдет несколько раз туда и обратно, чтобы затоптать все следы. Как будто затоптать следы постарался преступник, подумал он, ухмыляясь в своей холодной постели на чердаке.

Выводы не заставят себя ждать. Все станет явным, но какое это имеет значение? Его-то самого уже не будет.

Учитель навещает двух учеников в дачном домике в Зеландской Фландрии. С девушкой у него была скоропалительная связь. На следующее утро у него не заводится машина. Парень предлагает ему показать дорогу в гараж в Слейсе. Но туда они не доходят. Парень возвращается в домик один. Его объяснения звучат сбивчиво (если не подозрительно). Он вдруг побежал. На следующий день (через два дня, через три дня, через неделю) тело учителя находят в канаве или в ложбине. Его голова обработана большим камнем (куском дерева). Вскрытие должно показать, был ли он забит насмерть, или фатальным стал холод.

Объяснения двух школьников покажутся не слишком убедительными. Первым делом обоих подвергнут предварительному аресту. Но уже через несколько дней следователи начнут сомневаться в виновности девушки. Потому что сама Лаура, по идеальному сценарию, не сможет вспомнить, все ли Герман ей рассказал. Он вернулся в домик в тот же день, один. Учитель от него якобы удрал. Будет ли Лаура, несмотря ни на что, продолжать верить, что Герман невиновен? Это уже не столь важно. Ведь ее жизнь тоже будет в значительной степени разрушена. Пройдет не так много времени, и ее версия событий тоже вызовет вопросы.

Может быть, эта девушка подстрекала того юношу к убийству учителя?

И сомнение никогда больше не исчезнет, до конца своей жизни она будет ассоциироваться с убийством – как соучастница. Сути мы, наверное, никогда не узнаем. Этого было бы достаточно, больше ничего не нужно.

На чердаке стало уже почти совсем светло; серый облачный день, констатировал он, прижавшись лицом к оконному стеклу, изнутри покрытому льдом. План выполнялся до мельчайших деталей, даже до таких деталей, которые он сам не смог бы придумать заранее.

Лаура и Герман заявят: учитель сказал, будто он сделал только маленький крюк, чтобы позже в тот же день или наутро ехать дальше, к друзьям в Париж. Но это вовсе не был маленький крюк, при всем желании это нельзя назвать маленьким крюком. А разве правдоподобно, чтобы некто на пути в Париж не имел у себя в машине ни путеводителя, ни плана этого города? Или хотя бы уж, по крайней мере, карты Франции?