Далеко, далеко в небе, в тесном транспортном отсеке маленького инопланетного бомбардировщика капитан Эклипс оттирала с лица лейтенанта Половинкина засохшую кровь.

— Да сиди ж ты тихо! — в очередной раз со смехом сказал Коля и пнул копошащегося на полу отсека Гитлера ногой. Гитлер что-то взвякнул и снова смолк. Кусаться бывший фюрер больше не рисковал.

— Ты сам не дёргайся, — с возмущением потребовала Юно, — рана опять откроется.

Коля приобнял девушку.

— Ничего, — тихо сказал он, — нам бы этого гада довезти обязательно, а бошку потом заклеим, ничего.

Гитлер, завёрнутый в тяжёлую бордовую портьеру из его же собственного роскошного кабинета, заскулил под ногами.

— Вот здесь… — сказал Старкиллер, протягивая Половинкину какую-то, что ли, леску, — а узел за спиной.

— Дельно, — согласился Коля, с трудом наклоняясь к пленнику.

— Что это ещё за верёвочка? — с сомнением сказал Гхмертишвили. — Разве такая тонкая выдержит?

— У друзей верёвочки не рвутся, — заметил Мясников. — Довезём в лучшем виде, прямо товарищу Сталину.

— А какой он — товарищ Сталин? — неожиданно спросил Кожедуб по внутренней связи. Ночь за штурвалом давала себя знать — Юно не раз предлагала подменить, но упрямый лётчик кусал губы и полюбившуюся чудо-машину не уступал. Хотя в драки больше не лез и возможные районы с немецкой зенитной артиллерией обходил стороной.

— Товарищ Сталин? — задумчиво переспросил Половинкин. — Товарищ Сталин…

Он пытался найти такие верные слова, чтобы объяснить этим замечательным, ставшим по-настоящему родными ему людям, какой же он — товарищ Сталин. Но слова всё никак не находились, потому что некоторые вещи очень сложно объяснить словами; но и молчать было нельзя, и тогда Коля, искренно надеясь, что его всё-таки поймут, произнёс то, что, кажется, всегда знал сердцем:

— Товарищ Сталин… он отец.

Мясников вздрогнул и сдержал привычный ехидный хмык.

Юно вздрогнула, отстранилась и внимательно посмотрела на Колю.

Старкиллер вздрогнул и застыл лицом так, словно вся эта замечательная история вдруг открылась ему совсем с иной стороны.

Гхмертишвили, привалившийся к переборке в дальнем конце отсека, вздрогнул тоже и отвернулся, пряча, кажется, случайную сентиментальную слезу.

Под ногами вздрогнул и заскулил Гитлер.

И только Кожедуб не вздрогнул и даже ничего не сказал.

Он только что удачно увернулся от звена советских «яков» и, постоянно сверяясь с навигационной системой, крался над опустевшими московскими улицами прямо к Красной площади.

— За полный разгром немецких захватчиков! — прогремело над площадью.

— Смерть немецким оккупантам! — прогремело над площадью.

— Да здравствует наша славная Родина, её свобода, её независимость! — прогремело над площадью.

— Под знаменем Ленина — вперёд к победе! — прогремело над площадью.

А когда над площадью стихли все звуки, к застывшему на трибуне Мавзолея товарищу Сталину быстрым шагом приблизился Лаврентий Палыч Берия и что-то прошептал ему на ухо. Сталин недоуменно покосился на Лаврентия Палыча, но всё же повернулся в сторону собора и прищурил глаза, словно чего-то ожидая.

Площадь молчала.

Через несколько минут стал слышен приятный негромкий гул. Звук приближался со стороны набережной.

На трибуне генерал Власик что-то горячо доказывал Сталину. Иосиф Виссарионович морщился и отмахивался рукой, не сводя глаз с собора.

Какой-то не по-военному упитанный человечек, оглядываясь и подпрыгивая на каждом шагу, словно некое тревожное предчувствие очень сильно напугало его, быстро пробирался подальше от Мавзолея.

Гул нарастал и теперь исполнился уже такой несомненной силы, что тысячи собравшихся на площади воинов вскорости не могли бы сдерживать нервное напряжение. Когда давление достигло предельной точки, ожидаемо и, тем не менее, неожиданно для всех с Васильевского спуска вывернулся крайне непривычно выглядящий биплан — с гнутыми крыльями, расположенными не горизонтально, но вертикально.

Странный самолёт за доли секунды преодолел последние метры до площадки перед Мавзолеем, резко затормозил в воздухе и столь же резко снизился. Видимо, пилот не вполне справился с управлением, потому что у самой земли машину чуть повело и одна из плоскостей зацепила брусчатку. Яркий сноп искр пронёсся вслед за крошащейся о камень кромкой крыла.

Самолёт развернуло боком и понесло на упитанного человечка. Вереща и подпрыгивая, тот попытался убежать от взбесившейся машины, но было поздно: тяжёлый аппарат нагнал человечка, запнулся о выступающий среди прочих булыжник мостовой и, теряя остатки скорости, медленно завалился на бок.

Изогнутое крыло нижним сегментом навалилось на человечка.

Послышался визг.

Послышался хруст.

Послышался аппетитный влажный всхлип.

Машина, как будто сошедшая со страниц фантастического романа, пару раз качнулась на крыле, надёжно утрамбовывая остатки упитанного человечка, и, словно выполнив некую обязательную для всякого фантастического персонажа задачу, грузно опрокинулась в исходное положение.

В толпе за ограждением охнула некогда глупая, а теперь поумневшая и осунувшаяся девушка Зинаида. Машинально схватилась было за висевшую на боку санитарную сумку, да тут же убрала руку: перебинтовывать и поливать карболкой было уже некого.

— Товарищ Сталин, — срывающимся голосом возвестил Лаврентий Палыч, — раздавлен член военного совета Хрущёв.

— Бывает, — сказал Сталин. — Пойдём-ка, Лаврентий, осмотрим самолёт.

Дверь бомболюка заклинило, и Коле пришлось высаживать её ногами. Меч Старкиллера решили на площади лишний раз не демонстрировать: мало ли, вдруг иностранные репортёры кругом, да и вообще.

Он вывалился за борт и осмотрелся. Иностранных репортёров не наблюдалось. Со всех сторон на него уставились тысячи сердитых красноармейских глаз, а чуть поодаль даже стояло несколько танков, поэтому Коля на всякий случай громко сказал в отсек.

— Выходите, товарищи, здесь все свои, советские!

Рана на лбу опять открылась, но кровила совсем слабо-наверное, рано или поздно даже крови надоедает вытекать без толку. Коля собрал прямо с мостовой немного тонкого снега и с наслаждением провёл ладонью по лицу.

— Половинкин, включи голову! — донеслось из люка. — Помогай давай!

Он помог выбраться Гхмертишвили, потом протянул руки Юно. Старкиллер, конечно, спрыгнул сам.

— Принимай, — сказал Мясников, и через край люка перевалились завёрнутые в портьеру ноги Гитлера.

Коля со Старкиллером подхватили неожиданно тяжёлый свёрток, начали было опускать аккуратно, но затем посмотрели друг на друга, обменялись понимающими улыбками и не сговариваясь разжали руки.