зависит от света. Тут, опять-таки, проявляется парадоксальная субъект-объектная природа непознаваемого. Христос, или самость, предстает «зерцалом», которое, с одной стороны, отражает субъективное сознание ученика, позволяя тому увидеть самого себя, а с другой стороны, «знает» Христа — иными словами, не просто отражает эмпирического человека, но и показывает его как (трансцендентальную) целостность. Дверь открывается «стучащемуся» в нее, а «путь» раскрывается перед тем, кто на него вступает, и для всякого, кто соотносит себя со своим (трансцендентальным) центром, начинается процесс осознанного развития, ведущий к единству и целостности. Отныне такой человек уже видит себя не разъединенным, но единым, а отчужденным остается лишь субъективное сознание. Соотносясь со своим средоточием, и оно интегрируется в целое. Кто участвует в хороводе, тот видит себя в зеркальном центре; страдание отдельного человека — именно то, что «претерпеть желает» стоящий в середине. Едва ли возможно выразить парадоксальное тождество и различие «Я» и самости более удачно и изысканно.

428 Как говорится в нашем тексте, человек не сумел бы понять свое страдание, не обладай он внешней по отношению к себе архимедовой точкой, иначе, объективной точкой зрения самости, с которой «Я» может рассматриваться как некое явление. Без объективации самости «Я» погрязло бы в безнадежной субъективности, оно до бесконечности вращалось бы вокруг самого себя. Тот, кому удается увидеть и понять свое страдание без субъективных пристрастий, познает, благодаря изменившейся точке зрения, также и «нестрадание», потому что будет достигнуто «место отдохновения» по ту сторону страстей. Это неожиданная психологическая формулировка христианской идеи «преодоления мира», пусть и с примесью докетизма: «Кто Я есть, узнаешь, когда Я удалюсь. Ныне зримое во Мне, — это не Я». Эти слова разъясняются при помощи видения: Иоанн зрит Господа, что стоит посреди пещеры и озаряет ее светом. Господь говорит Иоанну:

429

«Иоанн, ради многолюдства внизу, в Иерусалиме, был Я распят и пронзен остриями и терниями, и поили меня уксусом и желчью. Но тебе говорю Я, а ты внемли словам Моим: внушил Я тебе подняться на гору сию, дабы услышал ты то, что узнать надлежит ученику от учителя и человеку от Бога. И вот, показал Он мне крест из света, а над крестом оным — великое множество бесформенное (µίαν µορφὴν µὴ ἕχοντα); во кресте же была одна форма и один облик. А поверх (έρανо) креста узрел я самого Господа, и не было у Него наружности (σχῆµα), но один только голос, хотя и не тот, что знавали мы, а сладкозвучный, добрый и истинно Божий, коий рек мне: Иоанн, должно кому-то услышать сие, ибо нужен Мне кто-то, дабы услышал он. Ради вас сей крест из света нарекаем Мною то Логосом, то Нусом, то Иисусом, то Христом, то Дверью, то Путем, то Хлебом, то Семенем (σπόρος), то Воскресением, то Сыном, то Отцом, то Пневмой, то Жизнью, то Истиной, то Верой (πίστις), то Благодатью. Так зовется он для людей, но сам по себе и в сущности своей, как сказано тебе, есть он Предел Всего сущего и составление неустойчивого[622], благоположение мудрости, и мудрость в благоположении. Ибо есть Правое, и есть Левое, есть Силы, Власти, Господства, Демоны, Действия, Угрозы, Гнев, Дьяволы, Сатана и Корень нижний, откуда проистекает природа всего возникающего. В кресте сем сочетается все Словом Моим, и отделяет он сущее от нижнего, и изливается все из Единого. Как не тот это крест из дерева, что увидишь ты, когда отсюда спустишься, так и Я, Кого ты не видишь сейчас, но лишь Чей голос слышишь, не тот, кто распят на кресте. Мнили Меня тем, кем Я не был, ибо Я не то, чем кажусь для многих иных. А что скажут обо Мне люди, презренно и Меня недостойно. Ибо незримо место отдохновения, и нет у него имени, так разве сумеют они узреть Меня, Господа своего, и наделить именем? Бесформенное множество вокруг креста от низшей природы происходит. Если из тех, кого видишь ты во кресте, не все еще обладают формой единой, то не все части Снизошедшего собраны воедино. Когда же воспримется природа человеческая и приблизится ко Мне колено, гласу Моему внемлющее, тогда соединится с ними тот, с кем говорю, и перестанет быть тем, что он есть сейчас, и над ними встанет, как стою Я теперь. Ибо пока не назовешься ты Моим, Я есть не то, чем Я был. Но если поймешь ты Меня, то будешь в понимании своем, как Я, а Я стану тем, чем был, когда буду иметь тебя при Себе. Ибо от Меня ты есть то, что Я есмь. Узри же! Я показал тебе, каков ты есть. Но что Я есмь, то одному Мне ведомо, и никто другой не знает того. Итак, оставь Мне мое, а то, что твое, узри чрез Меня. Истинно узри Меня — не так, как Я есмь, о чем сказано было, но так, как ты узнать Меня сможешь, будучи Мне сродни»[623].

430 Наш текст побуждает отчасти усомниться в традиционном, общепринятом взгляде на докетизм[624]. Совершенно ясно, конечно же, что Христос лишь по видимости обладал телом, которое лишь по видимости претерпело страдания; это докетизм в самом грубом своем виде. «Деяния Иоанна» не столь прямолинейны: их доводы почти на уровне познания, а исторические факты реальны, но раскрывают они лишь то, что доступно и понятно чувствам обыкновенного человека. При этом сам акт распятия даже для знатоков божественных мистерий является таинством, символом, который выражает некое психическое событие в душе зрителя, параллельное фактическому. На платоновском языке это событие происходит «в наднебесье», на «горе» или в «пещере», где воздвигнут крест из света, а множество синонимов последнего подразумевает обилие сторон и значений. Крест олицетворяет непознаваемую природу «Господа», господствующей личности и τέλειος ἄνθρωπος, а также, будучи четвертичностью, выражает целое, поделенное на четыре части, классический образ самости.

431 Понимаемый так докетизм «Деяний Иоанна» оказывается, скорее, «завершением» исторических фактов, нежели их обесцениванием. Нет ничего удивительного в том, что заурядные люди пропустили это изощренное различение, хотя с психологической точки зрения здесь все наглядно. С другой стороны, для образованных людей той поры параллелизм земных и метафизических событий был вполне обыденным, пускай они не слишком четко осознавали, что их визионерские символы отнюдь не всегда суть метафизические реальности, что это восприятия тех внутрипсихических или сублиминальных процессов, которые я называю рецепционными явлениями. Созерцание жертвенной смерти Христа в ее традиционной форме и космическом значении констеллировало[625], как это