В последние секунды жизни Соломона Соломона Кейл не чувствовал, не видел и не слышал ничего: ни боли в левой руке, ни рева амфитеатра. Ярость оглушила и ослепила его. Теперь и боль, и шум толпы начинали возвращаться. Шум был странным: никаких приветственных возгласов ниоткуда, кроме двух маленьких секций, где сидели люди, слишком пьяные, чтобы понимать, что произошло; кое-где слышались свист и отдельные выкрики, но в основном все молчали от изумления, не веря своим глазам.

Смутный Генри и Кляйст в шоке наблюдали за происходящим со скамьи, где им было велено ждать. Первым понял, что собирается сделать дальше Кейл, Смутный Генри. «Уходи», — прошептал он про себя, а потом крикнул Кейлу:

— Не надо!

Он попытался пробраться вперед, но был остановлен полицейским и солдатом. А в центре арены Оперы Россо Кейл, поддев ногой мертвое тело, бросил меч ему на живот, ухватил за ноги и поволок по земле к трибуне, заполненной Матерацци. Раскинутые руки мертвеца волочились за ним, голова подпрыгивала на не слишком ровной поверхности, и кровь оставляла на ней прерывистый ярко-красный след. Комендант-оружейник сделал знак солдатам, стоявшим перед первым рядом трибун, сомкнуть ряды. Матерацци и молодежь из Монда смотрели на происходящее в немом оцепенении.

Все еще держа ступни Соломона Соломона под мышками, Кейл остановился, посмотрел поверх их голов, словно все эти аристократы были всего лишь никчемным сбродом, и отпустил ноги мертвеца — они стукнулись о землю с глухим звуком.

Тогда он простер руки над головой и громко закричал с победной злостью. Комендант-оружейник знаком велел полицейскому пропустить Генри и Кляйста, Когда они подбежали к Кейлу, он ходил взад-вперед перед солдатами, охранявшими трибуны, похожий на лесного хорька, ищущего лазейку в курятник, а потом начал безжалостно бить себя кулаком в грудь, с каждым ударом восторженно восклицая: «Меа culpa! Меа Culpa! Меа maxima culpa!» Толпа не понимала, что он кричит, но перевода ей и не требовалось. Разъяренная людская лавина, словно одно гигантское живое существо, хлынула с трибун, изрыгая в ответ свою ненависть. Тут Генри и Кляйст поймали Кейла и повели, обхватив за плечи.

— Все хорошо, Кейл, — сказал Кляйст, осторожно сжимая его. — Наплюй ты на всех них.

— Пора, Томас. Идем с нами.

Не переставая сыпать оскорблениями в адрес толпы, он позволил препроводить себя к двери комнаты ожидания, которая уже через полминуты закрылась за ними. И вот они снова сидели в этой тускло освещенной комнате, оцепенев от ужаса неизвестности. Прошло всего десять минут с тех пор, как они покинули ее.

В своем палаццо Арбелла Лебединая Шея с лихорадочным нетерпением и страхом ждала известий. Она не могла заставить себя поехать в Оперу и воочию увидеть его смерть, которую считала неотвратимой. Интуиция подсказывала ей, что она больше никогда не увидит своего возлюбленного. Вдруг за дверью послышался шум борьбы, дверь распахнулась, и, задыхающаяся, с широко открытыми глазами, в комнату ворвалась Риба.

— Он жив!

Можете себе представить, что происходило той ночью, когда они наконец остались наедине: на обессиленного юношу обрушились тысячи восторженных поцелуев, ласки и прочие выражения любви и обожания. Если в тот день ему и пришлось пройти сквозь долину смертной тени, то ночью он был сполна вознагражден за свои испытания пребыванием в раю. Впрочем, и преисподняя оставалась неподалеку: боль в левой руке была настолько сильной, что, казалось, никогда еще никакая другая, даже более серьезная рана ему такой не доставляла. На исступленном приеме, который был ему оказан, он мог сосредоточиться лишь благодаря небольшой дозе опиума, которую удалось раздобыть для него Смутному Генри и которая быстро притупила невыносимо острую боль.

Позже он попытался объяснить Арбелле, какие чувства его обуревали перед схваткой с Соломоном Соломоном. Возможно, из-за опиума или нечеловеческого напряжения и страха, пережитых днем, или из-за неминуемой, казалось, смерти, которой он заглянул в глаза, связная речь давалась ему с трудом. Он и хотел и боялся объяснить ей свои чувства. В конце концов она остановила его из жалости, видя его смятение и ужас, а может, и ради себя самой. Она не хотела никаких напоминаний о странном пакте своего возлюбленного со смертью.

— Меньше говоришь — быстрее забываешь.

Выпровоженный из ее апартаментов на закате стражник вернулся, и Кейл покинул Арбеллу (после множества новых выражений любви). Выяснилось, что дежурил в ту ночь один Смутный Генри.

— Ну, как ты? — спросил он.

— Не знаю. Странно.

— Хочешь чаю? — Кейл кивнул. — Тогда вскипяти воду. Я присоединюсь к тебе, как только сдам дежурство.

Через десять минут Генри вернулся в караульное помещение, вода как раз закипела. Они сидели молча, пили чай и курили — к этому удовольствию Кейл пристрастил и Смутного Генри, и Кляйста, которого теперь редко можно было видеть без самокрутки в зубах.

— Что пошло не так? — минут пять спустя спросил Смутный Генри.

— Я чуть в штаны не наложил.

— Я уж думал, что он тебя убьет.

— Так и было бы, будь он чуточку менее бдительным. Он думал, то, что я не двигаюсь, это какой-то трюк.

Они немного помолчали.

— И что же изменилось?

— Не знаю. Это случилось в считаные секунды — будто кто-то облил меня ледяной водой.

— Значит, повезло.

— Да.

— А что теперь?

— Я вообще-то об этом еще не думал.

— Лучше бы подумать.

— Что ты имеешь в виду?

— Нам здесь теперь конец.

— Почему? — спросил Кейл, отводя взгляд и делая вид, что он сворачивает очередную самокрутку.

— Ты убил Соломона Соломона и свалил его тело, как мешок, перед Матерации. Ты им бросил вызов.

— Бросил вызов?

— Может, чтобы обозлить их? — Кейл не ответил. — Думаю, их злость примет весьма неприятные формы. В следующий раз это будет уже не поединок лицом к лицу. Кто-нибудь просто уронит кирпич тебе на голову.

— Ладно. Я понял.

Но Смутный Генри еще не закончил.

— А что будет, когда они узнают о тебе и Арбелле Матерацци? Вся твоя защита — это Випон и ее отец. Как ты думаешь, что он сделает, когда узнает, — устроит вам свадьбу? Берешь ли ты, Арбелла Матерации, со всей свой красотой и добродетелями, в мужья этого подпаска и мастера устраивать неприятности, Томаса Кейла в законные мужья?

Кейл поднялся, у него был усталый вид.

— Мне нужно поспать. Я не могу сейчас об этом думать.

Кейл провалился в глубокий сон без сновидений, когда занималась заря, и пока он не уснул, в ушах его звенели слова Смутного Генри, которые нельзя было не признать справедливыми. Проснулся он спустя пятнадцать часов, теперь уже от колокольного звона. Однако то был не мелодичный перезвон, сзывающий в основном не слишком ревностных мемфисских верующих на церковный праздник, а пронзительно-неистовый тревожный набат. Выпрыгнув из постели, Кейл помчался по коридору ко входу в покои Арбеллы. У двери уже толпилось человек десять матерацциевых стражей, а с разных сторон к ней бежало еще человек пять. Он забарабанил в дверь.