Чудила выдувал пузыри из сложенной чашечкой ладони.

— Спасибо. Спасибо за помощь. Спасибо, что меня отдраили. Очень хорошо. Спасибо. Самое то.

Симпсон прикрыл рукой свой смеющийся рот.

— Не за что, Чудила, не за что.

Кто-то за завесой пара шептал:

— Представь… ее… и его… пара… завтра выйдет… за идиота… почему…

— Эй вы, там, заткнитесь! — Симпсон нахмурился.

Вбежал Рэдни.

— Вот оно, зеленое платье, мистер Чудила!

Через час Чудилу усадили в парикмахерское кресло. Кто-то одолжил ему пару черных туфель. Мистер Трамбалл, подмигивая направо и налево, принялся усердно их полировать. Мистер Симпсон подстриг Чудиле волосы и не взял денег.

— Нет, Чудила, деньги спрячь. Это тебе свадебный подарок. Да, сэр. — Он сплюнул. И брызнул на голову Чудилы розовой воды. — Вот так. Лунный свет и розы!

Чудила Мартин огляделся.

— До завтра не говорите никому о нашей свадьбе, ладно? — попросил он. — Нам с мисс Уэлдон не хочется, чтобы весь город надрывал себе бока. Вы ведь понимаете?

— Не бойся, Чудила, — кивнул Симпсон, завершая свою работу. — Будем держать рот на запоре. А где вы собираетесь жить? Купите ферму?

— Ферму?

Чудила поднялся с кресла. Кто-то одолжил ему красивый новый пиджак желто-коричневого цвета, еще кто-то тщательно отгладил ему брюки. Выглядел он щеголь щеголем.

— Да, — ответил Чудила, — я присмотрел себе недвижимость. Цена немаленькая, но оно того стоит. Отличная покупка. Идем, Рэдни. — В дверях он задержался. — Я купил дом на окраине города. Теперь пойду внесу плату.

Симпсон остановил его.

— Какой дом? Денег-то у тебя в обрез.

— Маленький, — пояснил Чудила, — но для нас сойдет. Кто-то построил его для себя, но потом переехал на восток. Стоил всего пять сотен, вот я и купил его. Мы с мисс Уэлдон въедем туда сегодня, сразу как повенчаемся. Но, пожалуйста, до завтра не говорите никому.

— Не скажем, Чудила. Будь уверен.

Чудила вышел на светлую (четыре часа дня) улицу, Рэдни — за ним следом; завсегдатаи парикмахерской рухнули в кресла и схватились за бока.

Солнце постепенно приближалось к горизонту, ножницы щелкали, мухи жужжали, часы тикали, клиенты сидели, кивали, ухмылялись, махали руками, обменивались шутками…

На следующее утро малыш Рэдни Беллоуз сидел за завтраком, задумчиво черпая из тарелки кукурузные хлопья. Отец сложил на столе газету и посмотрел на мать.

— Сегодня весь город только и говорит, что о тайном бегстве Чудилы Мартина с мисс Уэлдон, — сказал он. — Никто не знает, где они.

— Да-да, — отозвалась мать, — я слышала, он купил ей дом.

— Я тоже слышал, — подтвердил отец. — Но сегодня я звонил Карлу Роджерсу. И он сказал, что не продавал никакого дома Чудиле. А ведь Карл — единственный в городе торговец недвижимостью.

Рэдни Беллоуз проглотил еще ложку хлопьев и перевел взгляд на отца.

— Нет-нет, он не единственный в городе торговец недвижимостью.

— О чем это ты? — удивился отец.

— Просто я в полночь выглянул в окно и кое-что увидел.

— Что ты увидел?

— Светила луна. И знаешь, что я увидел? Я видел, как по Элмглейдской дороге шли двое. Мужчина и женщина. Мужчина в красивом новом костюме и женщина в зеленом платье. Шли не торопясь. Держась за руки. — Рэдни остановился, чтобы набрать в грудь воздуху. — И эти двое были Чудила Мартин и мисс Уэлдон. А по Элмглейдской дороге не встретишь ни одного дома. Там только кладбище Тринити-Парк. И мистер Густавссон продает могилы на кладбище Тринити-Парк. Он держит в городе контору. Я ведь сказал, что мистер Карл Роджерс — не единственный в городе торговец недвижимостью. Так что…

— А, — раздраженно фыркнул отец, — тебе это приснилось!

Рэдни, склонившись над тарелкой с кукурузными хлопьями, косился на родителей краешком глаза.

— Да, сэр, — вздохнул он наконец. — Мне это просто приснилось.

Он был постояльцем. Каждый день я встречал его за ланчем. Одевался он очень аккуратно, в полосатый костюм из индийского льна, на голове носил соломенную шляпу, хрусткую, как кукурузные хлопья. После ланча он отправлялся в нижнюю часть города к парикмахеру. Тут комбинация: мистер Винески и окна с цветными стеклами в холле у моей бабушки — я любил смотреть через них и видеть на улице разноцветных людей. Они появлялись во многих других моих рассказах: люди пурпурные, люди серые, «китайцы», «индейцы» (за красным стеклом). Так вот, тут у меня скомбинированы постоялец, раздумья, кто он такой, окна с цветными стеклами и наблюдение за тем, как бабушка разделывала цыплят. Соедините все эти метафоры и получите рассказ.

Он помнил, как тщательно и умело, ласкающими движениями, бабушка проникала в холодное взрезанное нутро цыпленка и извлекала оттуда удивительные вещи: влажные, глянцевитые, с мясным запахом кольца кишок, мускулистый комочек сердца, желудок, а в нем зернышки. Как искусно и изящно надрезала цыплячью грудь и пухлой ладошкой обирала с нее медали. Одни из них шли в кастрюлю с водой, другие в бумажку — наверное, бросить потом собаке. За этим следовал ритуал набивки чучела вымоченной и приправленной пряностями булкой, а завершала дело, проворными тугими стежками, блестящая хирургическая игла.

При всех чудесах хирургии, однако, ни одна птица после операции не возродилась к жизни. Цыплят немедленно препровождали в преисподнюю, пытать острым вертелом, раскаленным жиром и кипящей водой, до той поры, пока за праздничным столом не собирались прочие хирурги с грозными скальпелями в руках.

За одиннадцать лет, прожитых Дугласом, он редко сталкивался с впечатлениями более захватывающими.

Чего стоила одна только коллекция ножей.

Будучи не при деле, они покоились в скрипучих ящиках большого кухонного стола. Это был волшебный стол, откуда бабушка — седовласая старая колдунья, однако не злая, с милым, добродушным лицом — извлекала атрибуты для своих магических операций. Для рассекания и исследования цыплят и прочей дичи они представлялись важнейшим инструментом.

Шевеля губами, Дуглас насчитал в общей сложности двадцать ножей различных форм и размеров. И каждый был отполирован так тщательно, что в нем виднелось четкое, хотя и искаженное, отражение рыжих волос и веснушек Дугласа.

Пока бабушка занималась расчленением животных, внуку полагалось вести себя тихо. Стоять по ту сторону стола, вытягивать шею и наблюдать было можно, но не болтать языком: это разрушило бы чары. Когда бабушка трясла над птицей серебряными судками, воображалось, будто оттуда сыплются не соль и пряности, а дробленая мумия и индейские кости, а беззубый рот ее выпевает заклинания.