Комроты долго рассуждал о военной тайне, мол, нельзя говорить никому, что солдатам не выдают оружия, нельзя говорить, что плохо живем. А потом проговорился, что одна надежда — на Бога» (19 октября 1941 г.).

Из солдатских писем за 1941-й и 1942 гг.:

«Тяжелый час! Европа стонет! Русь стонать не умеет. Она отвыкла. Она, с искрами свободы, правды и чести на глазах, с крепкой волей и уверенностью, закаленными руками и грудью, в поте лица своего идет навстречу коричневому черту и без стона уничтожает его. Жалости нет. Ее высушило зверство немцев. Кто пришел не спросясь на нашу землю, будет нами убит» (Тесленко, 479 сп).

«Я пишу и чувствую себя так, сам не понимаю в чем дело, хочется, чтобы убили, да как будто бы жить хочется и здесь же не хочется, в общем, не знаю, что хочется» (Смирнов, п/я 22).

«Плохо то, что надоело уже воевать и валяться в сырой земле» (Оглобин, 605 лап. 2 див. 4 бат.).

«Вместе сидели в плену у немцев в конюшне 8 суток. Таскали бревна и выполняли другие работы, таскали машины по грязи, одним словом, они с пленными обращаются очень плохо, бьют, не кормят» (Халбанов С.П., 1 рота, 1 бат 3 сп).

«Одет тепло, государство снабдило меховой телогрейкой, шапкой, свитером шерст., ватными брюками, теплыми байковыми портянками — две пары» (Тумаков, штаб 479 сп).

«Шапок нам нет, выдали какие-то вязанки-подшлемники, они ничего не греют. Нас кормят плохо, хлеба дают 700 граммов, а суп дают полкотелка на двоих, видно отжили хорошо» (Дворников, 33 полк связи).

«Здравствуйте, папаша и мама! Получил известие о смерти моего старшего брата Сергея Васильевича. Да, убит Сережа. Уже больше его не увижу, но горе не убило, слез нет. Жаль, что мало, совсем мало пришлось ему истребить фашистских двуногих зверей — всего 20 дней он участвовал в боях. Пусть он убит, но мы еще живы: Иван Васильевич и Василий Васильевич — мы еще отомстим за брата, за всех, кто пал жертвой фашизма» (Никушин В.В., 693 лап, 2 д-н).

«Где мы находимся, сейчас морозы, зима. Одели и обули нас очень хорошо, дали все теплое, так что зима будет нипочем. Пусть враги мерзнут и померзнет их не мало. Только вы там в тылу работайте так, как положено. Укрепляйте тыл и помогайте рабоче-крестьянской Красной Армии. Мы скорее разобьем этих врагов немецких бандитов, ну вот пока и все...» (Пропин, 173 гап, 2 д-н).

«Нас роскошно одели. Я, например, в жизни так не одевался — меховая шапка, шинель, меховой жилет под шинель, суконная гимнастерка и брюки, теплое белье, две пары шерстяных портянок, валенки, перчатки и варежки — это имеет каждый боец нашей армии. И вот спросите сейчас, чем недовольна наша армия, из ста красноармейцев как один ответят: «Слабостью морозов». Термометр, как назло, не падает ниже 16 градусов, а требуется по крайней мере свыше 20, чтобы немцы поперли к нам с поднятыми руками не десятками, как за последние дни, а сотнями.

Один боец учил пленного, обовшивевшего фашиста, как уничтожать вшей. “Ты, — говорит, — напиши своим, чтобы натолкли кирпича и посыпали этим порошком те места в белье, где водятся вши, а потом туда же молотой махорки. Вошь начнет чихать и биться головой о кирпичи”. Тупой фашист слушает, а красноармейцы не выдерживают и громко хохочут» (Делов Д.Д., политотдел тыла армии).

«Война сегодня — это ожесточенные схватки на снежных равнинах людей уже знающих друг друга, привыкших к взаимным фокусам, не удирающих при виде танка. Люди обозлились, возненавидели врагов всем нутром, до зубного скрежета. Все чаще действуем штыком, молча или со злой матерщиной. Наш русский боец уже глубоко задет за живое и бьется с неимоверной яростью.

Фронт длинный, у немцев уже не хватает сил на всех позициях. На протяжении 10-15 км немцы держатся небольшими изголодавшимися подразделениями... Неподалеку от нас немцы потеряли все и теперь едят собачье мясо. Только быстрота маневров и скорая переброска на машинах жидких резервов дает возможность фашистам парировать удары. Последние дни мы тесним врага. Зима загнала немцев в деревню, одеты они плохо, солдаты устали и панически боятся ночи, непрерывно жгут сараи и дома для освещения территории. На плечах у солдат женские шали, полотенца, тряпье. Хлеба у них не хватает...» (Кадановский, 545 арт. полк).

«Может быть, и Вы уже попали в армию, на очередную мясорубку, она здесь работает полным ходом, только знай поставляй сырье... Кому это нужно, тебе или мне, или каким-то фашистам, которые такие же рабочие, как и мы с тобой. Убивать как кровожадные звери, убивать друг друга самым ужасным способом, уничтожать материальные ценности...

Горько, что люди не могут понять коварный обман и несправедливость, то что их натравливают друг на друга, как диких зверей, во имя благополучия других, которым нужна слава, деньги и т.д., которые недосягаемы простым смертным, и все это делается под маской лжи и фальши, т.е. политики...

Придет время, когда на виновников этих бедствий наши потомки будут показывать пальцем и скажут — вот они, кровожадные звери, вот они, людоеды, загубившие ради собственного Я миллионы человеческих жизней» (Дендин В., без адреса).

«Я Вам, жена моя милая, сообщаю о том, что я пока жив и здоров. А так еще веса у меня было 82 кг, а сейчас и 63-х кг нет. Стал легкий. А ружье никому не давай...

«Нас немец гнал, как стадо овец, а мы бежали без памяти. Родители, если у Вас есть много денег в запасе, так мой совет таков, что денег много не собирайте в запас, не больше 30 рублей, ибо они будут не нужны...» (Черноиванов, отд.телеграфная стройрота).

«Питания совершенно нету, каждый день находимся в лесу, в снегу. По двое и трое суток не кушаю, а если дадут, то два маленьких сухаря — 20 граммов на день и кушаю со снегом, потому что воды нет, все время прячемся в лесу от самолетов германских.

В газетах все хвалятся — все для фронта пишут, а на деле на фронте ничего нет, а когда прочитаешь газету, то подумаешь, что на фронте рай, даже надоело смотреть на такую (нецензурно) войну, паршивую жизнь, что делается на фронте страшно смотреть. Больных много, валяются где попало, потому что нет хозяина. Помещений не хватает, кормежка больных плохая, а командиры жрут в три глотки консервы всякие, свинину, хлеб и жареную картошку. Мое положение сейчас очень тяжелое, я забыл уже, когда я спал, все время в движении, на ногах. Я забыл уже, когда хорошо кушал, мы часто бываем в окружении у немцев. Надо прямо сказать, что наши (нецензурно) по уши, а потом нам о плохом не разрешат ни писать, ни говорить, чтобы никто о плохой войне и жизни не знал.

Таких войн еще не было в жизни ни в одном государстве, срам смотреть на хваленую жизнь и войну. Я не дождусь, когда же будет конец такой адской жизни, я все нервы испортил и даже теперь не могу спокойно уснуть... Такой паршивой жизни нет ни в одном государстве, как мучаются колхозники без хлеба и пищи...» (Толкачев, госпиталь).

«Жизнь меня не радует, скорее бы убили, наступили холода, ноги болят, ходить невозможно, врачи болезни не признают, говорят, что симулирую...» (Дементьев, 792 лап).