Утро, 3 Августа, прошло спокойно. Французы не тревожили Паскевича. В 4 часа пополудни показались их фланкеры, а за ними авангард, который опрокинул казаков, подошел к оврагу и остановился на пушечный выстрел от наших батарей. Французы начали строиться; до 4000 конницы обошли левый фланг Паскевича и остановились в деревне; ночь застигла их движения. На огромном расстоянии запылали огни, по которым легко было судить о великом числе неприятеля. Раевский отправил донесения к Главнокомандующим, стоявшим еще в прежних позициях: Князь Багратион, с корпусом Бороздина, в Нарве; вся 1-я армия у Волоковой и Гавриков. Барклай-де-Толли не имел верных известий о переправе Наполеона через Днепр. От казачьих разъездов получал он в предшествовавшие дни донесения, что в неприятельской армии заметны передвижения, но сомневался, чтобы Наполеон оставил Витебский путь. 3 Августа, когда Наполеон, отбросив Неверовского, был уже на марше из Красного к Смоленску, Барклай-де-Толли доносил Императору из Гавриков: «Движение неприятеля к Днепру и на левый берег его, чем он оставляет почти все пространство между Днепром и Двиной, дает большой повод к удивлению, но как скоро удостоверюсь в действительных его намерениях, то не оставлю располагать действиями моими по мере существующих обстоятельств, и армию поставлю в такое положение, чтоб, будучи всегда в состоянии подкреплять Князя Багратиона, я мог не менее того удерживать пространство между Днепром и Двиной»[210]. Хотя Барклай-де-Толли и сомневался в действительном направлении неприятельских колонн по Красненской дороге, однако, основательно предполагая возможность такового движения, писал он тогда же, 3 Августа, Князю Багратиону, что всей 2-й армии нужно переправиться на левый берег Днепра. «В случае надобности, – говорил он, – я могу подкрепить вас моими войсками, а сам тогда буду следовать за неприятелем. Весьма сожалею, – так заключает он свое отношение, – что мы не знали вчерашнего числа о неприятельском отступлении вчера рано из Рудни. Тогда б мы могли во всех пунктах предупредить его движения»[211].

Донесения Неверовского и Раевского объяснили Главнокомандующим настоящее положение дел. Обе наши армии выступили к Смоленску, но от Раевского были еще далеко: 1-я армия в 40, 2-я в 30 верстах. Между ними и Раевским никого не находилось, а потому нельзя было ему надеяться на скорое подкрепление. Правда, он мог защищаться несколько времени в стенах города, но сохранение Днепровского моста, единственного пути соединения с армией, подвергалось сильному сомнению, в случае атаки моста каким-нибудь французским корпусом, двинувшимся по берегу Днепра. Раевский сперва намеревался перейти на правый берег реки, но не решился на то, опасаясь, чтобы такого поступка не перетолковали в невыгодную для него сторону. Он положил: скорее погибнуть со всем корпусом, нежели позволить Наполеону отбросить наши армии к северу и отрезать их от сообщения с Москвой и полуденными губерниями. Созванные им на совещание генералы советовали принять сражение впереди Смоленска, на той позиции, где стоял корпус. Противного мнения был Паскевич, приехавший после всех, в полночь. «Здесь будем мы совершенно разбиты, – сказал он. – Если счастием кто и спасется, то, по крайней мере, мы потеряем все орудия, а главное – Смоленск будет в руках неприятеля!» – «Отчего ж вы так думаете?» – спросили его. «Вот мои доказательства, – отвечал Паскевич. – Вы занимаете точно такую же позицию, как и я, – впереди вас за три версты. Правый фланг защищен Днепром, но левый совершенно открыт. К тому, позади вас рытвина, непроходимая для артиллерии. Сегодня неприятель обошел кавалерией мой левый фланг, завтра он повторит тот же маневр против вас. Если вы даже и отобьете французов с фронта, то, во время дела, они обойдут вас с левого фланга и займут Смоленск. Вы принуждены будете отступать, и, к несчастию, на ваш левый же фланг, то есть в руки неприятеля, потому что сзади вас овраг, а там стены Смоленска. Положим, что, ударив с пехотой на неприятеля, при самом большом счастии, вы даже прорветесь к мостам Смоленским, но артиллерии не провезете». – «Где же вы думаете дать сражение?» – спросили Паскевича. «В самом Смоленске, – сказал он. – Может быть, мы там удержимся. При несчастии потеряем артиллерию, но сохраним корпус. Во всяком случае выиграем время и дадим возможность армии прийти к нам на помощь».

Ночь была месячная и светлая. Раевский и Паскевич поехали осмотреть Смоленск и выбрать места, где можно было выгодно поставить войско на случай сражения. Смоленск лежит на левом берегу Днепра и огражден высокой, но ветхой каменной стеной, с 30 башнями в разных местах. Неглубокий ров и перед ним покрытый путь окружают стену. В середине, против Красненской дороги, на высоте, большой земляной кронверк, называемый Королевским бастионом; на левой стороне – городские предместья. Во время двухнедельного пребывания наших армий в Смоленске и его окрестностях не было принято мер для укрепления города, хотя стоило только воспользоваться старинными стенами, поправить земляные укрепления и сделать новые полевые на левой стороне, для чего времени было достаточно. Обозрев местоположение, Раевский вознамерился защищаться в самом Смоленске и приказал пехоте тотчас отходить сюда с позиции; конница оставлена до рассвета, где стояла. Она должна была поддерживать огни и при нападении на нее отступить к Смоленску. Ночью занялись и размещением войск. Оборона Королевского бастиона, на который преимущественно ожидали атаки, что и сбылось, поручена Паскевичу; на правом крыле поставили 2 орудия обстреливать дорогу по Днепру; 6 батальонов 26-й дивизии положены за покрытым путем. На кронверке выставили 18 орудий; по стене разбросали Виленский полк; бригаду Ставицкого, 27-й дивизии, поставили на кладбище левого форштата, а перед кладбищем 24 пушки; 8 батальонов и 24 орудия 12-й дивизии осталось в самом форштате, с приказанием зажечь дома и отступить в город, есди неприятель сделает нападение на предместье и будет усиливать атаку. Наконец, на левом фланге крепости поставлены 2 батальона и 4 орудия, а в резерве была остальная бригада 27-й дивизии. Собрали несколько сот выздоравливавших из госпиталей, вооружили их и разместили по городской стене. Ночью пришли к Раевскому Новороссийский драгунский и Литовский уланский полки. По местности положения не могли они служить большим пособием в предстоявшем сражении и вместе с казаками были посланы в разъезды на левый фланг. По окончании распоряжений Раевский приказал пехоте, стоявшей очень выгодно, не делать ни шагу для преследования неприятеля, если он будет отбит, дабы через то не ослабить себя, расширяя поле битвы. «В ожидании дела, – говорит Раевский, – я хотел уснуть, но признаюсь, что несмотря на всю прошедшую ночь, проведенную на коне, не мог сомкнуть глаз: столько озабочивала меня важность моего поста, от сохранения которого столь многое или, лучше сказать, вся война зависела»[212].

С 3 на 4 Августа Наполеон ночевал в загородном архиерейском доме, называемом Новый Двор, в 7 верстах от Смоленска. С зарей, 4-го, поехал он в авангард, где завязалась перестрелка. При первых выстрелах привели к Раевскому пленного офицера, назвавшегося адъютантом Мюрата. Он был принят ласково, чего не ожидал, и в излиянии признательности сказал Раевскому, что он может, с балкона своего дома, видеть Наполеона, рассматривающего в подзорную трубку нашу позицию; что перед Смоленском стоят корпуса Мюрата и Нея, готовясь к немедленному начатию нападения. Слова пленного подтвердились на самом деле. Высмотрев окрестности, Наполеон велел Нею атаковать. Он был уверен, что Русские армии еще далеко, а в Смоленске только дивизия Неверовского.