Он разъяснил им на недавнем примере, что курение на посту и отвлечение от несения службы заканчивается перерезанным горлом.

Мы же напомнили им, что за жизнь каждого задержанного они отвечают лично своей головой. Молодцов пообещал, что если кто-нибудь из духов вдруг помрет, то часовые в обязательно-принудительном порядке сделают себе харакири штык-ножом.

А потом поехали к нам в отдел. По дороге заскочили к особистам, они прихватили бутылку водки.

Расположились у Ступникова. Говорить особо не хотелось. Выпили несколько стопок, и я ушел. Лег спать. А что делать? Допрашивать пленных? А зачем? Снова могут предать. Приедет Мячиков, пусть расскажет, что дальше нам делать. Наши фото есть у правозащитников, не исключено, что они потребуют через прокуратуру наши головы. После того, что произошло, я уже ни чему не удивлюсь.

Было слышно, как Ступников бушевал, посылая всевозможные проклятия на головы тех, кто дал команду отступать. Но что толку. Проклятия не сбудутся, все это лишь сотрясание воздуха. Не умрут, не заболеют эти люди, и не пойдут туда, куда Саша отправляет их, и не вырастут у них на лбу и в других места те части тела, которые он хотел, чтобы выросли. Ждать. Только ждать. А ожидать свою судьбу лучше во сне. Разделся, духи далеко, начальство тоже.

Я проспал долго. Проснулся сам. Оделся, за окном темно. Зима, темнеет рано, глянул на светящийся циферблат «командирских» часов — 21.30. М-да уж. Если бы проводили конкурс, кто больше проспит, то все, кто воевал в Чечне, наверняка одержали бы убедительную победу с огромным отрывом. Я не выспался, просто надо иметь совесть.

В коридоре дневальный читал книгу под тусклой мерцающей лампочкой.

— Начальник здесь? — я потянулся, эх, хорошо!

— Начальник звонил Ступникову, сказал, что поехал на Ханкалу, там большие разборки учинили.

— Ясно. — Я умылся из рукомойника, что висел в коридоре. — А где сам Ступников?

— Он и все остальные уехали в школу, пленных «потрошить».

— Давно?

— Да как вы спать ушли, так они минут через двадцать и двинули. — Помолчал и добавил: — Связисты говорят, что про Старые Атаги Америка по радио говорит.

— Вся Америка? — я удивился.

— Да нет, или «Голос Америки» или «Свобода».

— Эти наговорят, — я махнул рукой. — Поменьше слушай «вражеские голоса». И что болтают?

— Что согнали все мужское население. И всех пытали электротоком. А кого подозревали в сотрудничестве с бандитами, ставили на два табурета, к хулю привязывали кирпич, он болтался между ног, а военные били по нему ногой. По кирпичу, — уточнил дневальный. — Тут же интервью брали у тех, кто чудом спасся. Говорят, что пропало без вести человек пятьдесят. Благодаря правозащитникам и иностранным журналистам прибыла прокуратура и прекратила все это безобразие. А про этого придавленного говорили…

— Какого придавленного? Не понял.

— Ну, того, которого БТРом переехало.

— А. Ну, и?

— Он, оказывается, вообще герой, пытался воспрепятствовать зачистке и арестовать военных преступников.

— Так и сказали, что военные преступники? Или сам сочинил?

— Связисты сказали, они даже записали на память передачу.

— Надо будет тоже послушать, да потом к отчету приложить. Потом посмеемся, лет через десять. Прокурор-то жив? Не слышал?

— Жив. Его на «вертушке» вывезли. Ну, не только его, всех, что с Ханкалы. Одна «восьмерка» села, а еще штуки три, что сопровождали, «карусель» крутили, прикрывали.

— Не сбили?

— Да кто же своих сбивать-то будет. Они же их адвокаты, — увидев мой взгляд, пояснил: — Я слышал, как вы их называли.

— Понятно. На чем офицеры уехали в школу?

— На БТРе, «шестерка» стоит там, где оставили. Ужинать будете?

— А есть?

— Каша с тушенкой. Мы на всех оставили.

— Спасибо.

— Вернулись с зачистки?

— Все. Матерятся, да вы сами все знаете.

— Нас матерят? Ну, чекистов?

— Нет. Москву да Ханкалу. Все в «цвет» шло. Вон и духов повязали, значит, и банда недалеко ушла. Деревню перевернули, а потом бы окрестности из минометов прошарили. Никто бы не ушел… Не впервой же!

— Что читаешь?

— «Шамиль». Это не про Басаева, а того, что при царе здесь шуровал.

— Ну, как тебе? — я ее прочел еще дома.

— Надо денег за голову Басаева и многих других объявить, сами в мешке башку притащат. Они же продажные.

— Не все так просто, как хотелось бы. Давай поедим, да поеду на подмогу.

— Там все нормально. «Зверя» выпустили, он пару табуретов зубами поломал, арматуру на шее завязал у одного из душар, те и «поплыли».

— Откуда такие подробности? — усмехнулся, на что Зерщиков способен — знаю, даже представил, как это все было.

— Сам Зерщиков прибегал, у товарища подполковника сигареты кончились. Вот и рассказал. Потом «Зверюга» собирается кирпич крошить пальцами.

— Его энергию, да в мирное русло — цены бы ему не было.

— Не получится, — убежденно сказал боец. — Он слишком ленив, чтобы чем-то полезным заниматься. — Тем временем он из-под одеял достал котелок с кашей, ложку, налил чаю, все протянул мне. — Кушайте. Приятного аппетита.

— Спасибо. — Я не пошел к себе в комнату, а тут же принялся есть.

— Товарищ капитан, а можно я потом возьму у вас что-нибудь почитать? Мне ночь дневалить, а тут немного читать. — Он кивнул на книгу.

— Бери, только потом верни. До армии много читал?

— Нет. Я тут много понял.

Мне уже стало интересно.

— А что понял?

— Жизнь понял. — Голос уверенный, убежденный.

— Ну, хорошо! Спасибо за ужин. Посуду уберешь?

— Идите, я все приберу.

Вот и «Жигули». Завел, включил фары и поехал. Нет, чтобы не говорили, а самый лучший свет фар именно у «шестерки». Ездил я в Красноярске и на иномарках, но все равно, не тот свет, а здесь — прекрасно видно.

Колонна проехала два раза по разбитой дороге. Туда-сюда. И размесила эта длинная колонна все дорогу вдрызг. Я лавировал между гребнями и ямами.

Возле школы стоял БТР Калины, разведчики-бойцы курили рядом, главного гоблина не было видно.

— Где ваш командир? — спросил я у бойцов.

— В подвале, там работы много.

— Трупы не выносили?

— Не-а, все живы. Не дают нам, — хохотнул кто-то из темноты. — Они бы у нас быстро сознались во всем. Но командир сам там нас не пускает, приказал, если прокуратура появится, не пускать их ни под каким соусом.