Поморщившись, Завадский ослабил узел галстука, расстегнул рубаху и внимательно оглядел пострадавший бок. Ничего страшного, если не считать багрового пятна, расплывшегося под левым соском. Безобразие. Завтра утром нужно вызвать роту ВДВ и разогнать всю эту бунтующую шушеру к чертовой матери. Нет, сегодня же. Но сначала придется дать интервью журналюге из газеты «Завтра», дожидающемуся в приемной. Обстоятельное, взвешенное интервью, из которого общественность узнает, что требования горе-вояк просто смехотворны. В округе лишних денег нет и не предвидится. Как только они появятся, то будут выплачены контрактникам в полном объеме. Или хотя бы частично.

Да, лучше частично, решил Завадский, приведя себя в порядок и распорядившись пригласить в кабинет столичного журналиста.

Это был прилизанный и гладкий, как заматеревший колобок, мужчина, поспешивший выложить на стол сразу два диктофона, один меньше другого.

– В какой говорить? – осведомился Завадский, недовольно поводя носом из стороны в сторону.

– Без разницы, – заверил его журналист. – Я буду задавать вопросы, а вы отвечайте.

– Как в прокуратуре, хе-хе?

– У прокуратуры, хе-хе, свои дела, а у нас, хе-хе, свои… Итак, вопрос первый. Неужели СКВО обнищал настолько, что не в состоянии выплатить деньги сотне контрактников?

– А ты знаешь, какая сумма долга на сегодняшний день набежала? – гаркнул Завадский.

– От 90 до 120 тысяч рублей на каждого человека.

– И что же, я их родить должен, по-твоему? Банк ограбить?

– Насколько мне известно, округу было выделено достаточно средств, чтобы…

– Ему известно! – саркастически перебил Завадский журналиста. – А теперь ты на мой вопрос ответь, коли такой умный. Можно ли родину-мать за горло брать, свои шкурные интересы отстаивая? Что это за мода такая пошла: чуть что – сразу бастовать? Мы тут в штабе в бирюльки играемся, что ли? – Генеральский голос задрожал от негодования. – Этим иудам продажным было ясно сказано, что свои тридцать сребреников пусть получают по месту службы, в Гудермесе или Шали. Вместо этого они торчат тут и мешают нормальной работе. Ты хоть представляешь себе, дорогой, сколько у меня разных проблем помимо разборок со всякой голытьбой?

– Примерно, – кивнул журналист. – Например, разработка сверхсекретной военной операции, подробнейший план которой гуляет по Сети наряду со свежими анекдотами.

– По сети? – напрягся Завадский. – По какой сети?

– По всемирной. Интернет, доводилось слышать о таком?

– Доводилось. И что?

Колобкообразный журналист ощерился, сделавшись похожим на персонажа старого фильма ужасов про всеядных зубастиков.

– А то, что вчера вечером на все главные порталы поступила прелюбопытнейшая информация, касающаяся штаба Северо-Кавказского военного округа, вашего покойного заместителя Конягина и вас лично.

– Ин… – Завадскому пришлось помассировать левый бок, прежде чем он смог выговорить слово полностью. – Информация, значит. Какого рода?

– Я бы сказал, весьма скандального рода. Потому что, помимо плана операции, пользователи Интернета получили возможность ознакомиться с состоянием личных банковских счетов генерала Завадского и его бывшего заместителя. – Журналист прямо-таки лоснился от алчного удовольствия, продолжая улыбаться своей чрезвычайно зубастой улыбкой. – Более того, рассекреченные файлы были отправлены также на официальный сайт Президента Российской Федерации. Вы можете что-нибудь сказать по этому поводу?

Завадский с трудом проглотил воздух, который раздирал ему легкие, как если бы он был до предела насыщен невидимыми частицами стекловолокна.

– Могу, – подтвердил он, дивясь тому, что собственный кабинет все сильнее клонится набок, подобно каюте тонущего коробля. – Могу, – повторил Завадский, часто глотая, дабы избавиться от воздушных пробок, заложивших уши.

– Так скажите, – вкрадчиво предложил журналист-колобок, указывая глазами на работающие диктофоны. – Вам теперь на эту тему много говорить придется, так что самое время поупражняться в красноречии.

– Я скажу… Сейчас…

Завадский умолк, борясь с подступающей дурнотой. Мысли мешались, как будто генеральские мозги кинули вариться в котел, старательно шуруя там поварешкой. В ушибленном боку ощущалось усиливающееся онемение. Время от времени перед меркнущим взором генерала сгущалась черная туча, сквозь которую на него глядел тот тип, который ударил его у входа в здание штаба. Янтарные глаза, полыхающие совершенно нечеловеческой яростью. Как этот безумец очутился в толпе помятых жизнью контрактников? Затесался туда специально, чтобы под шумок добраться до начальника штаба? Зачем? Кто он такой?

– Скажите, скажите, – настаивал журналист, голос которого звучал так, словно его пропускали сквозь несколько слоев ваты.

Генеральский язык кое-как повернулся во рту, выговаривая с натугой

– Че… Человек-рысь…

– Вот те раз! Кого вы имеете в виду?

– Его… его фамилия Хват, я вспомнил, – лепетал Завадский, губы которого приняли синюшный оттенок. – Он… он перехитрил меня, выжил… выбрался оттуда.

– Ничего не понимаю, – заволновался журналист, вставая со стула и часто озираясь на дверь. – Вы бредите? Вам плохо?

Завадский попытался дотянуться до него через стул скрюченными пальцами, надсадно хрипя при этом:

– Ты мудак, Павлуша… Вместо того чтобы стреляться, надо было предупредить МВД Чечни, Северной Осетии, Ингушетии и Кабардино-Балкарии… Выставить посты на дорогах… Блокировать Моздок, Нальчик, Назрань… Но поздно.

– Что поздно? – взвизгнул журналист, проворно отпрыгивая от шарящей в воздухе генеральской руки.

Она в последний раз поймала пустоту, стиснула ее в кулаке и застыла. Это был конец.

Машинально опуская глаза, я вижу свою собственную руку, держащую стакан. На дне плещется водка, допивать которую нет никакого желания. Время давно перевалило за полночь, но сна ни в одном глазу. Хмеля тоже нет – давно выветрился. Еще бы! Колеса поезда тарахтят, как оглашенные, мы мчимся сквозь ночь на всех парах, минуты мелькают, как телеграфные столбы, которых сейчас за окнами не видать по причине полного мрака. Темная ночь. Темная, темная.

Осторожно ставлю стакан на пластиковую поверхность стола, осторожно качаю головой, осторожно говорю: «История, конечно, интересная, но один момент кажется мне сомнительным, гм, извини».

«Какой же?» – спокойно спрашивает мой товарищ, с которым я еду в Москву. Его глаза прячутся в тени надбровных дуг, их выражения не разобрать.

«Понимаешь, – говорю я, – меня всегда смущали концовки, в которых негодяи умирают сами по себе, от инфаркта или от кровоизлияния в мозг. Такой, знаешь, универсальный «инсульт-привет». Но подлецы на сердце не жалуются, вот в чем проблема. Вернее, они никогда не переживают так, чтобы их кондрашка хватила».