У ханского шатра толпилась крымская знать. Все молча смотрели на урусов, которые с высоко поднятыми головами проходили мимо них.

Возле входа в шатер дорогу посольству преградил Гази-бей. Приложив правую руку к груди, он поклонился и произнес:

– Великий хан Мюрад-Гирей ждет вас!

Два нукера подняли тяжелый полог, и послы вошли в шатер. За ними последовали – по старшинству – эмиры, аяны, мурзы.

Мюрад-Гирей сидел в глубине шатра и в ответ на поклоны послов и крымской знати только кивал.

Стояла полная тишина. Хан обвел взглядом напряженные лица присутствующих, сложил молитвенно руки.

– Волею Аллаха, волею наместника Бога на земле, властителя трех материков, султана Магомета Четвертого оповещаем всех, что, придя к согласию, сегодня мы подпишем договор о перемирии между Османской империей и Крымским ханством, с одной стороны, и царем московским – с другой. Готовы ли урусские послы поставить свои подписи на грамоте?

– Готовы, – громко ответил Тяпкин, слегка поклонившись.

– Тогда, волею Аллаха, начнем… Кади[61], читай!

Вперед выступил старый сухой татарин в большом белом тюрбане, в черном балахоне с широкими рукавами, встал слева от хана, развернул свиток пергамента. Откашлявшись, начал читать.

Ракович тихо переводил. Тяпкин и Зотов, хотя и знали каждую статью договора на память, внимательно слушали.

По договору, который вскоре войдет в историю под названием Бахчисарайского, между Москвой и Портой с Крымом устанавливалось перемирие на двадцать лет.

Границей между державами от Триполья под Киевом до владений запорожских казаков становилась река Днепр.

Московский государь обязывался выплатить дань ханскому величеству за прошедшие три года, а потом присылать ежегодно по старым росписям.

Хан и султан обещали впредь не помогать казакам Хмельницкого.

Киев с монастырями и городами, местечками и селами – Васильковом, Стайками, Трипольем, Радомышлем и другими – признавался владением московского государя. И так далее… И так далее…

Кадий, закончив читать, положил грамоту на узкий длинный столик, стоявший посреди шатра, и рядом разложил грамоту на языке бывшего противника.

Первыми поставили свои подписи хан и калга.

Потом подошли стольник Тяпкин и дьяк Зотов. Перекрестились. Разбрызгивая чернила, подписались.

– Вот и конец войне, – сказал дьяк Зотов, отходя от стола. – Теперь, друзья, домой!.. Мы свое сделали!

Арсен Звенигора всматривался в суровые лица крымских вельмож, в хитро прищуренные глаза хана и, как бы отвечая на слова Зотова, подумал: «Конец ли? Ведь ни хан, ни султан не захотели заключить мир… Только перемирие… Не означает ли это, что стоит Порте расправиться с противниками на западе, она сразу же повернет свои орды на север, на Украину?..»

Лишь через два месяца после подписания перемирия Мюрад-Гирей дал согласие московскому посольству на отъезд.

4 марта в полдень хан с калгой, беями и мурзами прибыл в свой стан на поле вблизи Бахчисарая. Сюда были приглашены и московские послы. Тяпкин хотел заявить решительный протест, что их задерживают: то хану, дескать, стало приятно принимать послов Московской державы, то, мол, испортилась погода, степи замело снегом и отправляться в дальнюю дорогу опасно, то из-за других пустяковых причин, хотя всем было совершенно ясно: окончательно согласованные и подписанные статьи грамоты о перемирии хан послал в Стамбул и ждет ответа. Но не успел стольник Тяпкин поклониться, как Мюрад-Гирей поднялся со своего шелкового миндера, вышел на середину шатра, где остановилось посольство, и, по гяурскому обычаю, пожал всем руки.

– Волею Аллаха мы сообща совершили хорошее дело, выгодное для обеих держав, – произнес он торжественно. – Сегодня вы можете отправляться на родину… В знак искреннего уважения к послам нашего брата, великого государя московского, я вручаю вам подарки – лучших аргамаков из моих табунов. С седлами и чепраками… Дарю вам не оружие, а верховых объезженных скакунов – в знак мира и доброго соседства!

Ханские вельможи закивали, зацокали языками. Под высоким шелковым сводом шатра прошелестело всеобщее восхищение.

Тяпкин, не проявляя удивления, сдержанно поблагодарил и пожал хану руку. Правда, ничего подобного он никак не ожидал, ибо крымские ханы издавна к чужеземным послам относились почти так же пренебрежительно, как к своим подданным. Необычное поведение хана можно было объяснить только тем, что завершенное им дело пришлось по душе султану.

– Спасибо, светлейший хан, за щедрый подарок. Я и мои товарищи очень довольны. Особенно нам радостно, что между нашими государствами установилось перемирие. Ибо, как говорили древние, лучше плохой мир, чем хорошая война. Надеемся, что почтенный хан будет придерживаться заключенных нами статей, а подвластные хану орды своими набегами не станут чинить обид нашему населению и не дадут повода для взаимной враждебности.

– Во всем воля Аллаха! – наклонил голову Мюрад-Гирей, и не понять было: одобряет он сказанное Тяпкиным или отрицает.

В тот же день московское посольство, сопровождаемое Гази-беем и его сейменами, выехало из ханского стана по направлению к Перекопу.

Все были в прекрасном настроении. К этому располагало, кроме удачно выполненного царского поручения, еще и то, что наступила ранняя весна. Снег растаял. Над крымской степью веяли теплые ветры, звенели жаворонки. С прозрачной высоты пригревало ласковое весеннее солнышко.

Арсену и Роману не терпелось. Они жаждали поскорее добраться домой, в Сечь, а оттуда немедля мчаться в Буджак, где изнывала в неволе Златка. Вызволив ее, надеялись узнать что-то и о Стехе… Потому непрерывно подгоняли застоявшихся за зиму коней.

Степь лежала перед ними плоская и бесконечная. И дорога, едва заметная среди сухих прошлогодних бурьянов, тонула в синей дали, и казалось, – не будет ей ни конца ни края…

– Мама!

– Чора! Сынок мой! Вернулся!.. Исхудал-то как!

Красивая белолицая женщина легко, словно девушка, метнулась навстречу юноше, который неожиданно появился на пороге, и прижала его чернявую голову к своей груди. Потом посмотрела ему в глаза, поцеловала в обе щеки и только после этого повела в глубь большой, богато убранной комнаты и усадила рядом с собой на покрытую пестрым ковром оттоманку.

Худая черная служанка внесла на широком деревянном блюде еду и миску с водой. Чора ополоснул руки, взял кусок жареной баранины с перцем и запустил в него свои крепкие зубы… Мать с любовью смотрела на сына и нежно гладила его твердое острое колено. Когда он закончил есть и запивал все шербетом, спросила: