Шляпку государыни украшала густая серая вуаль – это значило только то, что личико владычицы сейчас украшает синяк, поставленный разгневанным мужем. Естественное дело, которое всегда случается после обнаружения рогов.

Луш еще не знал, что в этот самый момент специальный отряд инквизиции уже оцепил приют госпожи Яравны. Бойкие и бравые молодцы особого корпуса предъявляют перепуганной и оторопевшей владелице борделя стопку официальных ордеров на арест – Шани увидел это так явственно, словно сам стоял рядом, – а затем выволакивают на улицу рыдающую растрепанную Софью и небрежно запихивают в арестантскую повозку. Дальше бывшую фаворитку нового шеф-инквизитора ждет тюрьма, допрос и смерть. Мучительная смерть.

– Дети мои, – начал Шани и говорил десять минут, не слишком вдумываясь в слова. Он говорил о любви Заступника к людям, об истине, которая дарует свободу, а в голове крутилось земное, пушкинское: к чему стадам дары свободы? Их должно резать или стричь. Обаяние власти, о котором говорил покойный Миклуш, наконец-то стало пробиваться к нему сквозь самозащиту той душевной чистоты, которая когда-то не позволила протянуть руку и взять корону. Когда он закончил проповедь и благословил людей в соборе, то многие из них искренне плакали – Шани сумел каким-то образом коснуться их душ, оставшись при этом непробиваемо спокойным.

Служки, сидевшие на деревянных мостках под куполом, развязали мешки, выпустив на людей внизу светлые пушистые облака цветочных лепестков, и церемония введения шеф-инквизитора в должность была завершена.

Потом, когда счастливые люди вышли из собора и отправились на прогулку по празднично украшенному городу, а Шани переоделся в привычную одежду в одной из личных комнат патриарха при соборе, то Кашинец, который внимательно наблюдал за ним, бросая пристальные, но не наглые взгляды из-под бровей, осторожно осведомился:

– Страшно?

Шани взглянул на него, пытаясь понять, какой именно подтекст таится в вопросе, а потом подумал, что Кашинец ляпнул первое попавшееся слово, просто чтобы начать разговор.

– Нисколько, – ответил он наконец. – Вы уже разобрались со своими векселями?

Кашинец с облегчением вздохнул.

– Если бы не вы, мне сейчас тут не стоять. Векселя аннулированы, и проголосовать за вас – это меньшее, что я мог сделать в благодарность. Этот собор продать со всем содержимым – и то бы денег не хватило.

– Вот и хорошо, – кивнул Шани, мельком подумав, на что, собственно, патриарх умудрился угрохать такие деньжищи. – Как там поживают многоуважаемые дочери кардиналов?

Он не слишком хотел спрашивать, но вопрос словно сам сорвался с языка. Странные мы ведем разговоры, подумал Шани, говорим с теми, кто нам не нужен, о том, что нам не следует знать. Впрочем, патриарх не увидел в вопросе ничего необычного и ответил:

– Счастливы, ваша бдительность, что вы не отрубили им руки. Отцы ожидали чего-то подобного и решили не рисковать. Счастливы до умопомрачения, что девушки вернулись живыми.

Вот и славно.

На улице накрапывал дождик – мелкий, осенний, тоскливый. Шани поднял капюшон плаща и быстрым шагом направился в сторону дворца. В кармане лежал список потенциальных мертвецов, и Шани ощущал его томительную тяжесть.

Осталось немного, подумал он. Совсем немного.

Сейчас Софья ожидала допроса в подземной тюрьме инквизиции, в одной камере с деревенскими ведьмами. Интересно было бы посмотреть на выражение лица Луша, когда ему донесут о том, что прекрасная девица Стер на самом деле срезала жир с мертвецов и варила свечи для наведения порчи. Шани вынул из кармана луковку часов и уточнил время: пожалуй, следует поторопиться. Разумеется, Софью охраняют, и он прямо заявил, что снимет голову с того, кто хоть косо на нее посмотрит, – но в инквизиционном охранном отделении работают молодые крепкие мужики, которые от большого ума могут и наплевать на приказ, очаровавшись прелестной колдуньей.

Ничего. Успеет.

Во дворце было тихо и сонно. Огромное здание словно вымерло: сейчас здесь царила глухая тишина, похожая, пожалуй, на то торжественное беззвучие, которое возникло после смерти государя Миклуша. Теперь же, скорее всего, обитатели дворца затаились из-за грандиозного скандала, который вчера устроил государь. Шани шел по коридорам и лестницам к личному кабинету его величества и никто, кроме по обыкновению молчаливых охранцев, не попадался ему на пути. Наконец, он дошел до государевых покоев и услышал голоса:

– Шалава ты! Шалава и тварь!

Ага, значит, во дворце все же есть и живые люди, а не только охранные статуи. Шани прошел мимо караульного к внутренним дверям и стал слушать. Гвель плакала навзрыд, но ничего не говорила в свое оправдание. Да и что тут, собственно, скажешь?

– Я тебя, уродину бледную, королевой сделал! – послышался звук удара, и Гвель зарыдала еще громче. – Я тебе все дал. Весь мир дал, пользуйся, – еще один удар. – Нет, мало! Все тебе не то! Мразь такая, ненавижу!

Шани надоело стоять под дверью, словно в дешевой оперетте, и он без стука вошел в покои государя. Как и следовало ожидать, Луш едва дотерпел до дому и воспитывал супругу, даже не сняв парадного камзола. Видимо, ему стоило значительных усилий сохранять относительное спокойствие на публике, демонстрируя трогательный мир в семье. Гвель пыталась встать с пушистого белого ковра, уже испачканного кровью из разбитого носа. Синяк всех цветов побежалости на ее измученном личике действительно выглядел впечатляющим. Увидев незваного гостя, супруги встрепенулись, Луш сжал кулаки, а Гвель расплакалась в два раза громче. Весь ее жалкий вид так и взывал о помощи.

– Что ж вы так, государь, – со знанием дела начал Шани. – Валенком надо. Либо кусок мыла в чулок, и полный вперед.

– Это еще зачем? – с искренним недоумением спросил Луш. Видимо, он ожидал всего чего угодно, кроме того, что обнаглевший любовник его жены вот так запросто начнет давать советы, как лупцевать неверную супругу.

– Как зачем? – вопросом на вопрос ответил Шани и полез в карман за бумагами. Случай выдался потрясающий, упускать его было просто грешно. – Чтобы не оставлять следов. А то придут к вам амьенские послы грамоты вручать, а на ее величестве живого места нет. Натуральный скандал, начнутся разговоры.

Кажется, Луш начинал что-то понимать. Он отпихнул жену с дороги и медленно двинулся к Шани, сжимая и разжимая кулаки и намереваясь забить его без всяких валенок, голыми руками. Гвель испуганно вскрикнула.

– Впрочем, я к вам по делу, – все с тем же невозмутимым спокойствием продолжал Шани, отступив к письменному столу и вынув из чернильницы новенькое, остро очинённое перо. – Нужна подпись государя на списке еретиков, подлежащих казни. Если их больше двух десятков, то инквизиция препоручает такое решение владыке.

– Да я тебя зарою, ублюдок! – взревел Луш. – Да я тебе это перо в глаз воткну!

Он подскочил, сгреб воротник Шани в кулаки и несколько раз встряхнул шеф-инквизитора, словно прикидывал, вышвырнуть ли его в окно с третьего этажа, разбить голову о стену или затолкать в камин и огонь развести. Впрочем, Шани не собирался смиренно принимать свою судьбу и легонько нажал на особую точку на мощном бицепсе Луша.