– Что было дальше, я не знаю, – продолжала С’Релла, – потому что тут однокрылые покинули Совет.

– Покинули?!

С’Релла кивнула:

– Когда голосование закончилось, Вэл вскочил, и лицо у него было такое… Я даже обрадовалась, что он без оружия, не то он убил бы кого-нибудь! Но он обошелся словами: назвал их глупцами, трусами и кое-чем похуже. На него орали, ругались, некоторые вскочили с мест. Вэл попросил всех своих друзей уйти с ним. Мы с Дайменом еле протолкались к дверям. Летатели – а ведь многих я знала долгие годы – насмехались над нами, вопили такое… Марис, это было ужасно. Дикая злоба…

– Но вам все-таки дали уйти.

– Да. И мы улетели на Северный Аррен, почти все однокрылые. Вэл повел нас на обширную равнину – старое ратное поле, – поднялся на вершину развалившегося укрепления и обратился с призывом держать наш собственный Совет. Там присутствовала четвертая часть всех летателей Гавани Ветров, и мы проголосовали за наложение запрета на Тайос, пусть это и шло вразрез с мнением остальных. Вот почему Катинн прилетел сюда со мной. Мы должны были вместе предупредить Правителя. О решении того Совета ему уже сообщили, но мы с Катинн должны были поставить его в известность о намерении однокрылых. – Она горько усмехнулась. – Он холодно выслушал нас, а потом сказал, что мы и все нам подобные недостойны быть летателями, и он будет только рад, если ни один однокрылый больше не опустится на Тайос. Он обещал показать нам, что думает о нас – о Вэле, обо всех однокрылых. И показал! На закате появились его стражники и отвели нас во двор… – Лицо ее посерело от разом нахлынувших ужасных воспоминаний.

– Ах, С’Релла, – горько вздохнула Марис и взяла подругу за руку. От ее прикосновения С’Релла вздрогнула и вновь зарыдала.

Марис долго не могла уснуть и беспокойно ворочалась в постели. А когда наконец задремала, ее преследовали кошмары – бесконечные полеты, которые обрывались в петле. Она очнулась задолго до рассвета и услышала в отдалении тихую музыку. Эван рядом с ней продолжал спать, уткнувшись носом в пуховую подушку. Марис встала, оделась и вышла из спальни.

Бари, уютно свернувшись калачиком, безмятежно посапывала в своем углу. Спала и С’Релла, укрывшись одеялом с головой. Комната Колля была пуста.

Марис пошла туда, откуда доносились едва слышные аккорды. Колль сидел, прислонившись спиной к стене дома, и в мерцающем свете звезд меланхоличные звуки его гитары дрожали в прохладном предрассветном воздухе.

Марис опустилась рядом на сырую землю.

– Слагаешь новую песню? – спросила она.

– Да. – Колль медленно перебирал струны. – Как ты догадалась?

– Я ведь помню, – ответила она. – Когда мы были детьми, ты часто вставал глухой ночью и выходил из дому, чтобы придумать песню, которую хотел сохранить в тайне.

Колль заставил струны жалобно взвизгнуть и положил гитару.

– Значит, старая привычка сильнее меня, – сказал он. – Но что делать: когда у меня в голове звучит музыка, я не могу спать.

– Ты уже закончил?

– Нет. Думаю назвать песню «Падение Тайи». И строки сложились почти все, но мелодия не получается. Я почти слышу ее, хотя все время по-разному. Она звучит мрачно и трагично – медленная скорбная песня вроде баллады об Ароне и Джени. Но мне кажется, что ей следует быть резче, быстрее, как пульс человека, который захлебывается от бешенства, что она должна пылать, жечь, ранить. Как по-твоему, сестрица? Что мне выбрать? Какое чувство вызывает в тебе падение Тайи – скорбь или гнев?

– И гнев, и скорбь, – ответила Марис. – Тебе это вряд ли поможет, но так я чувствую. И более того: я чувствую себя виноватой, Колль.

Она рассказала брату про Арилана и его спутников и о том, ради чего они приезжали. Колль слушал с сочувствием, а когда она закончила, взял ее за руку. Его пальцы затвердели от мозолей, но прикосновение их было нежным и ласковым.

– Я не знал, – сказал он. – С’Релла мне ничего не говорила.

– Вряд ли она знает, – ответила Марис. – Наверно, Вэл не велел Арилану рассказывать о моем отказе. У Вэла Однокрылого доброе сердце, что бы там о нем ни болтали.

– Ты напрасно себя мучишь, – сказал Колль. – Если бы ты туда и поехала, это мало что изменило бы. Один голос ничего не решает. Совет разделился бы и при тебе, и Тайю все равно повесили бы. Не терзайся из-за того, что от тебя не зависело.

– Возможно, ты прав, – вздохнула Марис, – но все равно мне следовало хотя бы попытаться. Они бы могли прислушаться ко мне – Доррель и его друзья, летатели Штормтауна, Корина, даже Корм. Они же меня знают, а Вэл не способен тронуть их сердца. Вдруг бы мне удалось сплотить летателей, если бы я вела Совет, как просил Вэл?

– Если бы да кабы! – пробормотал Колль. – Ты понапрасну терзаешься.

– Пожалуй, пора перестать себя жалеть, – решительно сказала Марис. – Я боялась, что опять будет больно, и потому не поехала с Ариланом, когда он меня позвал. Трусость – вот что это было.

– Ты не можешь нести ответственность за всех летателей Гавани Ветров, Марис. Подумай прежде о себе и своих нуждах.

– В прошлой жизни, – Марис улыбнулась, – я думала только о себе и изменяла окружавший мир в лучшую для меня сторону. Нет, я, конечно, уверяла себя, что так будет лучше для всех, но мы-то с тобой знаем, что больше нуждалась в этом я сама. Баррион прав, Колль. Я была по-детски наивна и не думала, к чему все это приведет. Я знала только, что хочу летать. Нет, Колль, мне надо было поехать. Ведь ответственность лежит и на мне. Но меня заботила только моя боль, моя жизнь, в то время как нужно было думать о вещах поважнее. Мои руки обагрены кровью Тайи.

Марис подняла ладонь.

Колль схватил ее и сжал жесткими пальцами:

– Чепуха! Я вижу только беспричинное самоедство. Тайи больше нет, и ни к чему эти бессмысленные разговоры. Все кончено. Нельзя мучиться из-за прошлого, как когда-то мне сказал Баррион. Преврати свою муку в песню и подари ее миру.

– Песен я слагать не умею, – сказала Марис. – Летать не могу. Я всегда говорила, что хочу приносить пользу, а сама отвернулась от людей, которые нуждались во мне, и продолжала притворяться, будто стану целителем. Но я не целитель и не летатель. Так кто я? Или что?

– Марис…

– Вот именно! – подхватила она. – Марис с Малого Эмберли, девчонка, которая когда-то изменила мир. Если мне это удалось один раз, так, может, удастся и во второй. Хотя бы попытаюсь! – Она встала. В бледном свете забрезжившей на востоке зари ее лицо выглядело сосредоточенным и решительным.

– Тайя мертва, – сказал Колль, беря гитару. Он встал и посмотрел в глаза названной сестре. – Совет распущен. Все в прошлом, Марис.

– Нет. – Взгляд ее был твердым. – Я не смирюсь с этим. Жизнь не кончилась, и еще не поздно переделать конец песни о Тайе.

Эван проснулся, едва она коснулась его плеча, и сел на постели с готовностью сразу же приступить к делам.