рынки Индии», участником «поисков новых рынков». Верность Афанасия вере была несовместима с его «интересами купца и успехами путешественника»[1401]. Торговые интересы Никитина в Индии требовали его обращения в мусульманство. Свидетельством его отступничества и, в сущности, единственным доказательством тезиса об обращении Никитина в ислам служат для исследовательницы полумусульманские-полухристианские и «креолизированные арабские» молитвы, читающиеся в «Хожении», а также замечание Афанасия в одном месте его записок о могуществе «Мамет (Махмет) дени» (Магометовой веры). Что касается неоднократных утверждений Никитина, что он не мог точно соблюдать православных праздников только из-за того, что при ограблении в пути лишился «книг» и что, несмотря на давление мусульман, не оставил христианства, то они рассматриваются в работе Г. Ленхофф как заведомо лживые и имеющие целью скрыть от русских читателей (и оправдать для себя) свое отступничество. Таким же образом отвергается в статье Г. Ленхофф и рассказ Никитина о том, что он сообщал индуистам о своем христианском, а не «бесерменском» исповедании: Никитин был купец, объясняет исследовательница, ему надо было торговать с индийцами, поэтому он в разговоре «отбросил» свое мусульманство[1402]. Путешествие Никитина, пишет Г. Ленхофф, «начиналось со стандартной православной молитвы», но заключительная мусульманская молитва «не оставляла сомнений относительно сущности его веры»[1403].

Вывод этот находится в явном противоречии с многократными утверждениями Никитина о его верности христианству – утверждения эти, как мы уже отметили, отвергаются Г. Ленхофф как ложные. Но предполагаемый «путь Никитина от православия к отступничеству» противоречит также поведению и судьбе автора «Хожения». Как и обращение в христианство, обращение в ислам совершается путем определенного обряда – но в мусульманстве, в отличие от христианства, обряд этот имеет ясную и очевидную форму обрезания. Если Никитин в Индии обрезался, то ехать после этого на Русь (а ведь он не остался в татарском Крыму, а направился дальше к Смоленску) было самоубийственным актом. За отступничество бывший православный христианин подвергался у себя на родине тягчайшему наказанию – ему могла грозить даже смертная казнь[1404]. Если же Никитин этого решающего обряда не совершил – то чего стоило его обращение в «правую веру» в глазах мусульман? Скрыть свою принадлежность или непринадлежность к исламу было одинаково невозможно и в Индии и на Руси – и одинаково опасно в обеих землях.

Нарисованная исследовательницей эволюция автора «Хожения» «от православия к отступничеству» также не выдерживает критики. Фраза: «За молитву святых отецъ наших, господи Исусе Христе, сыне божий, помилуй мя, раба своего грешного Афонасья Микитина сына» была сказана Никитиным не в начале его пути и не тогда, когда он начинал свои записки. Фраза эта читается лишь в Троицком списке (л. 369) и, как и фраза о хожении «за три моря», могла быть написана только задним числом – по завершении записок. С другой стороны, никакой двусмысленности в рассказе Никитина о том, что из-за гибели «книг», (т. е. богослужебных книг) он затруднялся с определением православных праздников, нет. Календарь древней Руси был, как и в наше время, солнечным, но так называемые переходящие праздники, и в первую очередь Пасха, определялись на основе довольно сложных соотношений между солнечным и лунным календарем; для установления ежегодно переходящей даты Пасхи служила специальная таблица – «пасхалия». Календаря и пасхалии, очевидно, и лишился Афанасий при ограблении. В мусульманских странах употреблялся иной календарь – лунный. Мог ли Никитин вычислить Пасху без пасхалий? Первое время (особенно в Иране, где он еще встречался с единоверцами), наверное, мог: дело в том, что в древнерусском календаре существовал не только счет дней, но и счет недель – каждая неделя (включая пасхальную) имела свое имя. Если Никитин в начале вел счет не только дней, но и недель, то он мог установить день пасхи и без пасхалии; однако долго держать в памяти эту сложную систему было трудно. Неудивительно, что в Индии (где совсем другая система сезонов) он сбился со счета и определял день пасхи наугад, ориентируясь по мусульманским праздникам. Нет основания поэтому не доверять упоминанию Никитина в его записках, что, начиная с четвертой пасхи, проведенной вне Руси, он вынужден был «гадать» христианские праздники «по приметам» (Л, л. 449, 452, 456) – но все же неуклонно отмечал эти сомнительные даты.

Гипотеза об обращении Никитина в ислам представляется, таким образом, неубедительной. Но не более убедительна и высказанная недавно Б.А. Успенским противоположная точка зрения, согласно которой для ортодоксального христианина Никитина вся Индия, независимо от исповедания ее различных групп, была «нечистым местом» – территорией, не «связанной с Божьей властью». И вести себя там можно было только «неправильно». «Хожение» Никитина рассматривается с этой точки зрения как сознательная антитеза паломническим «хожениям» по святым местам – своего рода «антипаломничество», а записи на тюркском (или татаро-персидско-драбском) жаргоне как «заведомо неправильные»[1405].

Но основная, значительная часть «Хожения» написана все же по-русски. Была ли эта часть, по мнению Б.А. Успенского, тоже «неправильной» в глазах ее автора? Что же касается фраз, написанных на восточных языках, то они в значительной своей части примыкают к русскому тексту, повторяют и развивают мысли, изложенные в этом тексте. Так, известное заявление Никитина о Русской земле начинается с русских слов «А Русь…» и далее Афанасий Никитин на тюркско-персидском языке призывает божие благословение на Русь и говорит, что на свете нет страны, подобной ей (Л., 453–454). Было ли это заявление в глазах самого автора «Хожения» заведомо «неправильным»? На разных языках написано и рассуждение Никитина о «правой вере». После иноязычной фразы (по поводу могущества индийского мусульманского султана) «Мухаммедова вера им годится. А правую веру бог знает» следует у Никитина русский перевод ее второй части: «А правую веру бог ведает. А правая вера – бога единаго знати, и имя его призывать на всяком месте чисте чисто» (Л, л. 456).

Именно последняя фраза дала, очевидно, основание Б.А. Успенскому предположить, что для Никитина вся Индийская страна была «нечистым местом» и что все рассуждения Афанасия, написанные в этой стране, были в глазах их автора заведомо «неправильными». Но сам же Б.А. Успенский справедливо указывает, что «нечистые» места означали в Древней Руси и некоторые «микропространства», связанные с повседневным бытом, где поминать имя Божье было неприлично – «баня, овин, болото, лес, распутье и т. д.»[1406]. Нам представляется, что, говоря о необходимости призывать имя единого бога «на всяком месте чисте», Никитин исключал именно эти «микропространства», а не всю землю, в которой он писал свою книгу. Иначе мы признали бы «заведомо неправильным» весь текст «Хожения», за исключением, может быть, первых фраз, приписанных по окончании записок и приезде в