выглядело даже романтичным. Поэтому все они пили, проматывали зарплату и сидели без гроша. Каждый раз, встречаясь с ними, Сюнкити думал, что и среди них есть свой «несовершивший самоубийства Харагути».

Ханаока вёл себя совсем не так, как эта компания. Взошла его звезда. Компания по производству термосов «Тоёсэй» наращивала капитал. Растущее благополучие было в том числе и его детищем. Одержимый желанием импортировать свою продукцию в Юго-Восточную Азию, он то и дело бывал в «Ямакава-буссан». За то, чтобы эта фирма имела дело с его компанией, Ханаока готов был отдать многое.

— К нашей продукции никогда не было претензий. Доверие важнее прибыли. Дело не в технике, прежде всего нужен точный удар.

В компании, наставляя сотрудников, вовсю пользовались боксёрской терминологией. Среди этих слов были странные, ещё незнакомые слова, сослуживцы спрашивали о них у Сюнкити, но и он часто не мог ответить.

Каждый раз при виде Ханаоки ему становилось неловко: тот был пародией на всё, чем обладал Сюнкити. Слабый Ханаока являл собой насмешку над силой. Более того, он вёл себя так, словно источник силы Сюнкити принадлежит ему. Говядина, яйца, витамины, которые доставляли боксёру от его имени, должны были показать, что он имеет право так вести себя с ним.

Ханаока гордился тем, что покровительствует Сюнкити. Но в государственных учреждениях, банках или в офисе «Ямакава-буссан» он умело пользовался врождённым талантом кланяться. Лишь когда он, согнув спину и часто опуская голову, совершал поклоны в манере жителей нижнего города, мир в его глазах удивительным образом обретал реальность. Мир, на который он смотрел, становился вкусным. Выглядел питательным, приносящим плоды, словно готов был упасть в ладони.

Скупой Ханаока не давал Сюнкити карманных денег. По его мнению, привилегия уходить ради тренировок со службы уже была достойным вознаграждением. Сюнкити на фирме ничего не поручали, и он считал, что приходить на работу глупо. К тому же старшие сотрудники гоняли его по поручениям, как курьера или официанта, а это занятие не по нему.

Сейчас Сюнкити обрёл истинную силу и больше не сердился на мать. Получив очередное жалованье, он, чтобы порадовать её, вернулся домой к ужину, блюда для которого она принесла из столовой универмага. И мать первым делом положила конверт с жалованьем перед табличками с посмертными именами отца и старшего брата.

Когда они сели перед алтарём, Сюнкити, как всегда, увидел на шее зажигавшей палочки матери рыжие завитки, выбившиеся из причёски. Взгляд упал туда случайно, и в этой извращённой близости к реальной жизни он не осознал святость момента.

Хотя мать настаивала, он не складывал ладони и просто смотрел на мерцавшие золотом таблички. Благочестие сменилось гневом: «Я проживу долго. Иногда буду обнимать женщин. Приносить домой деньги». Даже сейчас, думая о брате, словно взлетевшем в небо, он не мог поверить в себя такого. Похоже на дурной сон. Будто вдруг превратился в противного, вонючего, безобразного зверя.

«Но я сильный», — эта мысль немного успокоила Сюнкити. Вот только его сила связана со структурой и изысканностью здешнего мира, она не поможет, как брату, взлететь в небо. Эта сила заставляет жить, заставляет обнимать женщин, заставляет получать жалованье. Он бежал от навязчивой тени повседневности, сложных событий, и чем больше стремился к силе, тем сила всё глубже вплетала его в ткань бытия.

В душе Сюнкити понимал, что в таком прозрении нет смысла. Ежедневные тренировки развивали мгновенную реакцию на удар, и когда-нибудь возникнет мысль о сопротивлении этим тренировкам. Сейчас же он стремился, чтобы никакая мысль не препятствовала действию. Так Сюнкити обзавёлся новой привычкой. Иногда, чтобы успокоиться, он оценивал свои мысли, как при игре в го. Но победа или поражение той или иной мысли была известна заранее: полезные для действия мысли всегда выигрывали, бесполезные, вредные — проигрывали. Мысль «Я сильный» обязательно побеждала.

— Шеф-повар узнал, что сегодня ты получаешь жалованье и мы хотим поужинать вдвоём. Положил мне в коробку так много — котлеты и овощной салат. Шеф-повар хороший человек, его любят, а ещё он большой поклонник бокса, всегда о тебе спрашивает. На следующий день после твоего матча, который шёл по телевизору, выглядел ты ужасно, — говорила мать, предлагая Сюнкити разогретые котлеты.

В обществе поднялась шумиха, лицо Сюнкити то и дело мелькало в телевизоре и на страницах спортивных газет. А когда ещё и президент Ханаока взялся убеждать её, мать уже безропотно приняла сына как боксёра. Сюнкити удивила столь быстрая перемена, хотя в этом он походил на мать больше, чем мог себе представить. Она зависела от мнения окружающих, подчинялась ему: сын есть сын, пусть люди так с ней и обращаются.

«Одним глотком можно выпить горькое лекарство, но мне так сразу не принять искривлённый нос сына, его опухшие надбровья», — думала мать. На лице Сюнкити, поглощавшего ужин по другую сторону стола, тень высекала странные неровности, и оно всё меньше походило на хорошо знакомый ей облик.

— Ешь хорошенько. Мне не нужно, так что съешь и мою долю, — как обычно, говорила мать.

Превосходные котлеты и салат, будто питательные элементы, перетекали из тела матери в тело сына.

С едой почти закончили. Мать хотела под конец, как это делают в ресторанах, подать мисо и грибы, подогрела их. Положила в пиалы, перенесла на стол и тут огорчённо вскрикнула:

— Ах, совсем забыла! Хотела положить листочки японского перца. Они как раз есть у нас в саду.

— Я принесу. — Сюнкити поднялся.

Мать не стала отказываться от столь редкой любезности, ей хотелось попробовать сорванные руками сына листья.

— Ты знаешь где? Возьми карманный фонарик. Перец растёт прямо под кустом гортензий.

На рассвете тайфун «Двадцать Два» промчался по Кюсю и ушёл в открытое море через залив Гэнкай. Во второй половине дня подул влажный тёплый ветер, зарядил дождь. Дважды передавали предупреждение об урагане, который может подняться ночью. Однако, когда Сюнкити с фонариком в руке вышел в маленький, чуть больше пятнадцати квадратных метров, садик, дождь и ветер ненадолго стихли, а сад наполнился шелестом и жужжанием насекомых.

Такое случалось не только из-за дождей. Солнце почти не заглядывало в сырой садик, и после ливней он становился прибежищем улиток. Запах листьев корявых деревьев смешивался с кухонными запахами, и даже в период молодой листвы здесь тянуло гнилью.

Сюнкити поднял фонарик повыше, осветил жалюзи на окне соседнего дома. Круг слабого света, словно большой, беспокойный мотылёк, перелетал туда-сюда на вещи, которые не стоило освещать. Перед глазами возникли мокрые насквозь листья гортензии. Сюнкити наступил на что-то, посветил себе под ноги и присел на корточки. Запахло влажной