Пока они спускались по лестнице, Кристина несколько раз оглянулась, как будто колебалась, покидая мальчика. Но Чарли взял ее за руку и решительно провел к столу.

Они сидели, пили кофе и разговаривали. А за окном под карнизами постанывал ветер и снежная крупа сыпала в стекла.

– Итак, когда буран уляжется и расчистят дороги, я съезжу к торговому центру и из автомата позвоню Генри Рэнкину. Я буду ездить каждые два дня, а возможно, и каждый день. Когда меня не будет, думаю, вам с Джоем следует укрываться в помещении, где стоит силовая установка, под мельницей. Там….

– Нет, – прервала его Кристина. – Мы будем вместе с вами.

– Это утомительно, если ездить ежедневно.

– Ничего, я выдержу.

– Но Джой может не выдержать.

– Мы не останемся здесь одни! – пылко воскликнула она.

– Учитывая, что нас разыскивает полиция, все вместе мы будем более заметны, и им будет легче….

– Мы будем с вами, – сказала она. – Прошу вас. Пожалуйста.

Чарли кивнул:

– Хорошо.

Он достал карту, которую купил в Сакраменто, расстелил ее на столе и показал Кристине запасной маршрут на случай бегства; они воспользуются им, если люди Спиви, вопреки всем ожиданиям, объявятся здесь и если у них останется время для бегства. Тогда они поднимутся еще выше в горы, перевалят через хребет, спустятся в долину и вдоль горного ручья двинутся на юг, к озеру, до которого было четыре или пять миль пути, однако в занесенном снегом краю это могло показаться доброй сотней миль.

Но по дороге у них будут надежные ориентиры, и, имея с собой карту и компас, они не пропадут.

Постепенно разговор перешел на другую тему. Они стали говорить о себе: о своем прошлом, о том, что они любили и чего не любили, о своих мечтах и надеждах, – пользуясь возможностью, которой раньше у них не было.

Через какое-то время они поднялись из-за стола, потушили свет и перешли на диван перед камином, который освещал комнату мягким неровным светом, отчего тени, казалось, оживали. Разговор стал интимным и немногословным, и вскоре само молчание наполнилось для них смыслом.

Чарли не помнил первый поцелуй; он вдруг почувствовал, что они обнимают друг друга с нарастающим пылом, его рука касалась ее груди, и он нащупал ладонью под блузкой набухший горячий сосок. Языю ее был такой же горячий, губы обжигали, а когда он кончиками пальцев провел по ее лицу, словно электрический разряд пронзил его. Ни одну женщину он не желал с такой страстью, как желал Кристину, и судя по тому, как напряглось все ее тело, как извивалась она в его объятиях, женщину опалила не меньшая страсть. Он знал, что, несмотря на не самые удачные обстоятельства и место, уготованное им судьбой, сегодня она будет принадлежать ему – это неизбежно.

Блузка расстегнута – он нашел губами ее грудь.

– Чарли, – тихо сказала она.

Он нежно поцеловал один сосок, потом другой.

– Нет, – сказала она и отстранилась, но в этом не было осуждения, а только нерешительность и тайная надежда, что он будет уговаривать ее.

– Я люблю тебя, – сказал он, и это было правдой.

Потребовалось всего несколько дней, чтобы он полюбил ее тонко очерченное лицо, ее тело, оригинальный острый ум, ее храбрость перед лицом опасности, ее неукротимый дух; ему нравилось, как она ходила, как развевались на ветру ее волосы.

– Джой…. – сказала она.

– Он спит.

– Он может проснуться….

Чарли поцеловал ее в шею – под его губами пульсировала жилка, ее сердце колотилось так же сильно.

– Он может выйти на галерею…, и увидеть нас, – сказала она.

Тогда он увел ее от камина к длинному глубокому дивану, который стоял под галереей и не был виден сверху.

Все окутывали темно-лиловые тени.

– Мы не должны, – бормотала она, продолжая целовать его шею, подбородок, щеки, губы, глаза. – Даже здесь…, вдруг он проснется….

– Сначала он позовет нас, – сказал Чарли, задыхаясь, изнемогая от желания. – Не станет же он сразу спускаться в темную комнату.

Она осыпала поцелуями его лицо, уголки рта, коснулась губами уха.

Его руки скользили по ее телу, и он приходил в восторг от совершенства ее форм. Каждая милая выпуклость и впадинка, каждый манящий уголок, пышная грудь, плоский живот, зрелые ягодицы, гладкие округлые бедра и икры – все в ней до миллиметра отвечало идеалу женственности.

– Хорошо, – слабым голосом произнесла она. – Только тихо.

– Ни звука, – пообещал он.

– Ли звука.

– Ни единого звука….

Ветер стонал за окном, а он не мог позволить своему наслаждению вырваться наружу.

Это неподходящий момент, мелькало в ее затуманенном сознании. Неподходящее место, неподходящее время, неподходящее все.

Джой. Может. Проснуться.

И хотя это должно было беспокоить ее, но казалось уже не настолько важным, чтобы подавить желание.

Он признался, что любит ее, и она сказала, что любит, и она знала, что так оно и было, что это правда, а не притворство. Она не знала наверняка, когда родилось это чувство. Если бы она напрягла свою память, то, возможно, восстановила бы то мгновение, когда уважение, восхищение и привязанность переросли во что-то большее и властное. Ведь она знала его всего несколько дней, и не так уж трудно определить момент появления на свет любви в таком коротком отрезке времени. Разумеется, сейчас она была не в состоянии трезво судить об этом.

Чувство захватило ее целиком, хотя это не было для нее характерно.

Несмотря на их взаимное объяснение в любви, не только любовь заставила ее отбросить всякую осторожность и пойти на риск быть застигнутой врасплох в момент страсти: было еще и естественное здоровое влечение. Никогда она не хотела мужчину так, как хотела Чарли. Внезапно она поняла, что должна ощутить его внутри себя, что она не сможет дышать, пока он не овладеет ею. У него было стройное тело, крепкие, резко очерченные мускулы; его скульптурные плечи, твердые, как камень, бицепсы, гладкая широкая грудь – все возбуждало в ней такое желание, которого она до сих пор не знала. Ее нервы стали более чувствительными – каждый поцелуй и касание, каждое его движение в ней приносило потрясающее наслаждение, граничащее с болью. Удивительное наслаждение, которое переполняло ее, вытесняя и подавляя все остальное, всякую мысль, пока она наконец не прижалась к нему безотчетно, едва успев изумиться, с какой отрешенностью она обняла его, не в силах противостоять охватившему ее первобытному зову плоти.

* * *

Вынужденная тишина, обет молчания имели странный и сильный эротический эффект. Даже когда Чарли испытывал оргазм, он не издавал ни стона, а только сдавливал ее бедра и прижимал ее к себе, и хотя его рот был раскрыт, он оставался нем и каким-то образом подавлял крик, сохранял энергию и потенцию, эрекция не ослабевала ни на мгновение, и они останавливались только затем, чтобы изменить положение, оставаясь сплетенными вместе, разметавшись на диване, и уже она оказывалась сверху и в плавном ритме взлетала над ним, словно купаясь в текучей материи, и это было не похоже ни на что, что ему доводилось испытывать прежде, и он утрачивал чувство времени и пространства, растворившись в тихой, шелковистой, безмолвной музыке плоти и движения.