– Теперь я в безопасности! – воскликнула графиня, когда они прошли шагов сто. – Все время я думала, что хозяйка меня узнает и велит работникам задержать нас силой. Как я всем вам благодарна! Приходите и вы в мой замок, вы встретите там своего товарища.

Механик согласился. Во время этого разговора их догнала карета графини. Дверца быстро отворилась, дама вскочила, еще раз поклонилась ремесленнику, и карета покатила дальше.

В это самое время разбойники со своими пленными достигли стана шайки. Они ехали по заброшенной лесной дороге самой быстрой рысью. С пленными они не обменялись ни единым словом, а между собой говорили только шепотом, и то лишь тогда, когда изменялось направление дороги. Наконец они сделали остановку у глубокого лесного оврага и слезли с лошадей. Предводитель помог золотых дел мастеру сойти с лошади, извиняясь в то же время за поспешную и утомительную езду и спрашивая, не слишком ли сильно устала уважаемая дама.

Феликс отвечал ему, насколько можно мягче, что нуждается в покое, и тогда начальник предложил ему руку, чтобы свести его в овраг. Это был крутой обрыв: тропинка, пролегавшая по нему, была так узка и отвесна, что разбойник часто должен был поддерживать свою даму, чтобы предохранить ее от опасности сорваться вниз. Наконец они дошли до низу. При слабом свете наступавшего утра Феликс увидел перед собой небольшую узкую поляну, не больше ста шагов в окружности, лежавшую в глубине котловины, образованной высокими, отвесными скалами. В овраге было шесть-восемь небольших хижин, построенных из досок и бревен. Несколько грязных женщин с любопытством выглядывали из этих нор, и целая стая в двенадцать огромных псов и их бесчисленных щенят с лаем и воем прыгала вокруг прибывших. Предводитель ввел мнимую графиню в самую лучшую хижину, заявив, что она предназначается исключительно для ее помещения, и дал согласие на желание Феликса, чтобы слуга и студент были оставлены с ним.

Хижина была выложена кожами косулей и циновками, служившими в одно и то же время полом и сиденьем. Несколько кружек и тарелок, сделанных из дерева, старое охотничье ружье, а в заднем углу сколоченное из нескольких досок и покрытое шерстяным одеялом ложе, которое никак нельзя было назвать постелью, составляли единственное убранство этого графского дворца. Только теперь, оставшись одни в этой жалкой хижине, трое пленников имели время подумать о своем странном положении.

Феликс, ни минуту не раскаивавшийся в своем благородном поступке, но все же боявшийся за свое будущее в случае открытия обмана, хотел было найти облегчение в громких жалобах. Но слуга быстро пододвинулся к нему и прошептал:

– Ради Бога, помолчи, милый юноша! Разве ты не думаешь, что нас подслушивают?

– Каждое твое слово, каждый звук твоей речи может возбудить в них подозрение, – прибавил студент.

Бедному Феликсу ничего больше не оставалось, как плакать потихоньку.

– Поверьте мне, – сказал он, – я плачу не от страха перед разбойниками или из отвращения к этой скверной хижине, нет, меня гнетет совсем другое горе! Как легко графиня может забыть, что я сказал ей, а ведь тогда меня сочтут вором и я буду несчастным навсегда!

– Но что же это такое, из-за чего ты так беспокоишься? – спросил слуга, удивленный поведением молодого человека, бывшего до сих пор таким мужественным и стойким.

– Выслушайте меня, и вы согласитесь со мной, – отвечал Феликс. – Мой отец был искусным золотых дел мастером в Нюрнберге, а мать служила раньше камеристкой у одной знатной дамы. Когда она выходила замуж за моего отца, графиня, у которой она была в услужении, сделала ей прекрасное приданое и всегда оставалась благосклонной к моим родителям. Когда я появился на свет, она согласилась быть моей крестной матерью и щедро одарила меня. Вскоре мои родители умерли от заразной болезни, я остался совершенно один на свете, и меня должны были отдать в воспитательный дом. Тогда крестная, услыхав о нашем горе, приняла во мне участие и поместила меня в детский приют. Когда же я вырос, она написала мне, не хочу ли я обучаться отцовскому ремеслу. Я с радостью согласился, и она отдала меня в учение к моему теперешнему хозяину, в Вюрцбург. Я оказался способным к работе. В скором времени я выучился всему, так что мне был выдан аттестат и я имел возможность отправиться странствовать. Я написал об этом крестной, и она сейчас же ответила, что даст на дорогу денег. Вместе с письмом она прислала превосходные камни, желая, чтобы я вправил их в красивый убор и принес его сам как пробу своего искусства, а затем получил бы и деньги на путешествие. Крестную мать я еще не видал ни разу в жизни, и вы поймете, как я был рад. Я работал над убором день и ночь, и он был сделан так хорошо и изящно, что даже сам хозяин удивился. Покончив с работой, я тщательно уложил убор на дно своего ранца, попрощался с хозяином и пустился в замок крестной. А тут, – продолжал он, заливаясь слезами, – явились эти подлые люди и разбили все мои надежды. Если ваша госпожа, графиня, потеряет убор или забудет мои слова и выбросит мой плохонький ранец, с чем же я тогда явлюсь к своей почтенной крестной матери? Чем мне тогда оправдаться? Откуда я достану денег, чтобы заплатить за камни? Мои деньги на дорогу будут потеряны, а в ее глазах я окажусь человеком неблагодарным, так легкомысленно отдавшим доверенное мне добро. И, наконец, поверят ли мне, когда я расскажу об этом удивительном приключении?

– Об этом не беспокойтесь! – возразил слуга. – Я не думаю, чтобы ваш убор мог пропасть у графини, а если даже и допустить это, то она во всяком случае вознаградит за него своего спасителя и засвидетельствует это происшествие. Ну а теперь мы на несколько часов оставим вас, потому что, по правде сказать, надо заснуть, а вам это после треволнений нынешней ночи еще необходимее. Потом мы постараемся за разговором хоть на минуту забыть наше несчастье или, еще лучше, подумать о бег- стве.

Они пошли, а Феликс, оставшись один, постарался последовать совету слуги.

Вернувшись через несколько часов, слуга и студент нашли своего юного друга гораздо крепче и бодрее, чем накануне. Слуга рассказал золотых дел мастеру, что предводитель разбойников рекомендовал ему быть как можно заботливее по отношению к даме и что через несколько времени одна из женщин, которых они видели перед хижинами, принесет почтенной графине кофе и будет прислуживать ей. Чтобы быть спокойнее, они решили отклонить эту любезность.

Поэтому когда явилась с завтраком старая безобразная цыганка и, скаля зубы, любезно спросила, не потребуется ли чего-нибудь еще, Феликс указал ей на выход, но так как она медлила, то слуга пугнул ее из хижины. Потом студент начал рассказывать свои наблюдения над разбойничьим станом.

– Хижина, в которой вы обитаете, прекрасная графиня, – сказал он, – сперва предназначалась для предводителя. Она не очень просторна, но зато лучше остальных. Кроме нее здесь еще шесть других, в которых живут женщины и дети, потому что из разбойников редко остается дома более шести человек. Один стоит на карауле недалеко от этой хижины, другой – на дороге в гору, а третий сторожит наверху, при спуске в овраг. Каждые два часа они сменяются остальными. Кроме того, у каждого из них две большие собаки, и они так чутки, что нельзя сделать из хижины ни одного шага, чтобы они не подняли лая. Я не надеюсь, что мы отсюда выберемся.