Рена подняла руки и переплела на ладонях пальцы. Мир озарился золотом, затем свет начал меркнуть, как если бы фонари гасли один за другим. В висках стучало, плечи устало опустились — она знала, что не удержит видение долго. У них было всего несколько секунд, чтобы сбежать.

— Делимся, — быстро сказал Раз и кинулся за кабину паромобиля, схватив Лаэрта.

Рена бросилась в сторону сада, ослабляя напряжённо сжатые пальцы. Где-то у южной ограды должна быть калитка для слуг. Судя по голосам, человек там много, в темноте она сможет скрыться.

Снова раздался выстрел. Петляя, нортийка большими прыжками понеслась по саду. Ещё один выстрел — уже ближе. Лошади, которых удерживали оша, беспокойно задёргались.

А если…

Рена опять переплела пальцы, заставляя оша, стоящего у ворот, с испуганным криком выпустить уздечку и схватиться за глаза. Почувствовав свободу, лошадь рванулась вперёд.

Девушка замерла. Она же не сможет.

Но ведь могла когда-то.

Рена быстрым движением стянула с плеч накидку и набросила на глаза мерина. Только тот остановился, девушка положила руки на его спину и заскочила наверх. Настоящего седла не было, только седельная подушка, которые использовали оша. Рена ударила лошадь пятками, затем ещё раз, подгоняя, и ещё.

Мерин рванулся вперёд, из сада во двор. Гости вжимались в землю, прятались за экипажами и паромобилями, а тишину по-прежнему разбивали выстрелы. Рена направила лошадь к тем, в форме дворцовой охраны, которые укрывались за каретой и стреляли в Раза и Лаэрта.

— Тихо, тихо, это не страшно, — сказала девушка, то ли мерину, то ли самой себе.

Мир оделся в золото. Нити протянулись со всех сторон, напомнив огромную паутину.

Привстала в стременах, Рена сложила пальцы и повела их наискосок, разрубая воздух. Ветер взметнул подол платья, но это уже не было важным. Мелькнула вспышка света, похожая на шаровую молнию, которая ослепляла и выжигала.

Правый, воя, метнулся в сторону и через секунду упал, сражённый выстрелом.

Лошадь выскочила на дорожку, по которой подъезжали экипажи и паромобили, а затем вырвалась вперёд, на улицы.

Рена мчалась по ночному городу, слушая стук копыт по мостовой, и это был так странно и нелепо, но вдруг она поняла, что уже давно не чувствовала себя настолько свободной, и посреди всего хаоса именно это мгновение единственным захотелось сохранить.

«Один, два, три», — Раз считал, выглядывал из-за кузова, делал выстрел в сторону и снова прятал голову. Приглашённые и слуги также, как они, укрывались за экипажами, машинами и испуганно жались к дверям.

«…Три».

— Ты умеешь водить? — неожиданно спросил Лаэрт, и Раз не успел выстрелить на третье число.

Он диким взглядом посмотрел на брата, а тот на сантиметр приоткрыл дверь паромобиля и сказал:

— Мне надо пробраться внутрь, я запущу двигатель. Прикроешь?

— Ты издеваешься? — выдавил Раз.

Это был не Лаэрт. Его брат не разбивал вазы о чужие головы, не перерезал горла осколками и не взламывал чужие машины. Или таким был настоящий Лаэрт?

— У меня тоже случились нелёгкие годы. Отвлеки их, — голос не терпел возражений.

Раз быстрее досчитал до трёх, выстрелил, сделал короткую паузу и выстрелил снова. На несколько секунд выстрелы с тобой стороны прекратились. Стриженые ещё не поняли, что у Раза пули были на исходе. Может, они даже не поняли, что он всего один, что его шансы на побег стремятся к нулю.

Лаэрт ужом влез в машину и, лежа на сиденье, принялся ковыряться в приборной панели. Раз опять высунулся и выстрел. Оставалась всего одна пуля.

Послышался стук копыт. Он приподнялся на сантиметр — Рена верхом на лошади выскочила из сада, двор озарила вспышка света. Раз выпустил последнюю пулю, увидев высунувшегося стриженого.

Мотор загудел, паромобиль выбросил столб густого дыма.

— Кираз!

Лаэрт уже перебрался на пассажирское сиденье. Раз вскочил в кабину и положил руку на рукоять, запускающую двигатель. Каждая секунда промедления уводила их шансы в сторону отрицательных чисел, он знал это, прекрасно знал и всё равно спросил, замерев:

— Почему, Лаэрт?

— Я больше не брошу тебя. Жми и поехали.

Парень с силой опустил рукоятку, и паромобиль, гудя мотором, рванул с места.

Рядом сидел Лаэрт Адван, такой спокойный, и казалось, они сделали дело, а Раз, наконец, столкнулся с братом лицом к лицу — и ни на грамм, сантиметр или миллилитр он не почувствовал себя счастливее. Мимо проносились улицы Киона, перед глазами — ряды тысяч, миллионов и миллиардов, но чисел опять не хватало.

Распахнув дверь, Раз уставился на Лаэрта, а тот на него.

Найдер запер пленника в маленькой комнатушке, которая прежде служила кладовой, пока её не атаковали крысы. Здесь совсем не было мебели, только железная палка, сделанная невесть для чего. Оша привязал к ней Лаэрта за руки и за ноги и оставил, чтобы Раз поговорил с ним. Но тот не смог зайти сразу — ни в первый час, ни во второй. Он ходил под дверью, прислушивался и никак не мог заставить себя встретиться с братом лицом к лицу. Нет, не просто с ним — с прошлым и собственными преступлениями.

Но сделать это стоило. Досчитав до тысячи, Раз зашёл в комнату и столкнулся с Лаэртом взглядом, и так и стоял, в молчании уставившись на брата, пока тот не произнёс:

— Спасибо, что пришёл. Как твоя рука?

Верёвка, удерживающая запястья, тянула плечи вниз, и он горбился. На них виднелась краснота, и отчаянно захотелось помочь, освободить, но Раз ещё помнил, что это могло быть ловушкой. Что бы там ни было сказано.

Он опустился прямо на дощатый пол.

— Почему ты не рассказал мне тогда? — спросил, не отвечая на вопрос брата.

— Если бы один из твоих друзей, сам не зная того, стал виновником смерти другого человека, ты мог бы хладнокровно взглянуть ему в глаза и сказать об этом? А если бы этим виновником был четырнадцатилетний мальчишка, который мог сломать себе всю жизнь?

— И ты решил сломать её сам.

— Кираз! — Лаэрт скривился, то ли от злости, то ли от отчаяния.

— Что Кираз? — воскликнул Раз, схватившись за футляр с таблетками в кармане. — Ну давай, скажи опять, что те слова были случайностью! Что ты верил, мне нужно лечение! И что годами хотел исправить ошибку. Так, да? Почему ты не сказал? Разве сейчас услышать это легче?

Перед глазами маячил образ весёлого рыжего мальчишки. Он оказался сильнее того, кем Раз пытался стать, и легко прорвался наружу, сорвав все замки. Он был готов кричать и плакать, и часами рассказывать о боли, о страхе, о чувстве бессилия, как даже из больницы звал брата и молил, чтобы тот пришёл и забрал. И как отчаянно, до слёз и рези в глазах вглядывался в окно, смотря на отнятый у него мир — когда было окно, а не мягкие стены вокруг.