он считал секунды, Ева закрыла глаза и принялась молиться, но не о том, чтобы Бог сохранил ей жизнь, ведь она знала, что этого не случится.

– …семь, шесть, пять…

Ева просила дать ей сил и стойкости, чтобы никого не выдать, прежде чем она испустит свой последний вздох. Никто больше не должен погибнуть по ее вине; такого она себе не простит.

– …четыре, три, два… – Когда Жозеф закончил считать, Ева зажмурилась, вся сжалась и приготовилась – она не сомневалась, что сейчас испытает ужасную, мучительную боль, которая будет лишь началом пытки.

Затем прогремел выстрел, и он показался ей громким, как взрыв. Стены библиотеки задрожали, а в ушах у Евы зазвенело. Через мгновение она поняла, что не чувствует никакой боли. Неужели он промахнулся? Она распахнула глаза и тут же удивленно раскрыла рот.

На полу перед ней на животе лежал Жозеф, его голова была повернута набок, глаза открыты и остекленели, рот широко разинут, на затылке виднелась кровавая рана от пули.

Над ним стоял Эрих в нацистской форме с еще дымящимся пистолетом в руке. Он посмотрел на Еву.

– Ева, вы должны уходить, – сказал он. – Немедленно. Они уже идут.

Еву всю затрясло, она смотрела на Эриха с ужасом и непониманием:

– Но как?..

– Жозеф выдал и меня. Мое командование знает, что я сотрудничал с подпольем. Мне рассказал об этом друг, и я успел от них ускользнуть, прежде чем меня арестовали. Я пришел предупредить отца Клемана. Но не смог его найти, а вместо этого услышал голос Жозефа и затем выстрел.

– Вы спасли меня.

Он грустно улыбнулся:

– По крайней мере, я совершил хотя бы один поступок, за который мне не будет стыдно, когда я встречусь с Создателем.

– Эрих, о чем вы говорите? Пойдемте со мной, скорее. Мы убежим вместе.

– Для меня уже все кончено. Но не для вас. Ступайте, Ева. Бегите, спасайте свою жизнь. И не переживайте, я отвлеку их хотя бы на несколько минут. Это ваш единственный шанс.

– Эрих…

– Когда-то я пришел на исповедь к отцу Клеману. Я много чего натворил, Ева, и никогда себе этого не прощу. Но теперь я знаю, что в последние минуты спас вас, и это поможет мне немного примириться с собой. Пожалуйста, пусть в моей жизни будет хотя бы один достойный поступок.

Внезапно она поняла, на что он намекал.

– Эрих, нет! – Она протянула к нему руку, но он попятился назад, качая головой.

За дверями церкви послышались голоса, потом еще – на этот раз ближе; кто-то отдавал приказы на немецком.

– Я желаю вам прожить хорошую жизнь, Ева, – прошептал Эрих, а затем сразу же закрыл глаза, приставил дуло пистолета к виску и выстрелил.

Ева едва сдержала крик, когда он упал на пол, но через мгновение поняла, что ей нужно делать. Эриху удалось вызвать замешательство, и она должна была этим воспользоваться для побега. Прежде чем нацисты ворвались в церковь, она выскочила из библиотеки и спряталась под одной из скамей, стараясь не дышать. В тот же момент мимо нее протопала дюжина пар черных сапог – они направлялись к телам Эриха и Жозефа. Ева подождала, пока они все войдут в библиотеку, тихо вылезла из-под скамьи и побежала к задней двери церкви. Она в последний раз посмотрела на фигуру Иисуса, помолилась про себя о душе Эриха и выскочила наружу в холодную ночь.

А затем, как и велел ей Эрих, она устремилась в темноту, спасая свою жизнь.

Глава 30

Шестнадцать месяцев спустя

Июнь 1945

В теплом июньском воздухе над парижским бульваром Распай опускались сумерки. Ева, наверное, уже в сотый раз направлялась к отелю «Лютеция» – высокому снежно-белому зданию, архитектурному шедевру в стиле ар-нуво в квартале Сен-Жермен-де-Пре, служившему когда-то пристанищем для писателей и художников. Во время войны назначение отеля изменилось, здесь разместился штаб немецкой разведки Абвер – больших специалистов в области шпионажа и пыток. Но десять месяцев назад Париж был освобожден, и в апреле здание гранд-отеля обрело новую жизнь – теперь в нем находился центр для спасшихся из немецких концентрационных лагерей.

Ева вернулась в Париж из Швейцарии осенью 1944 года через два месяца после освобождения города. Она бродила по улицам в надежде повстречать кого-нибудь из знакомых по довоенной жизни, кто бы мог ей рассказать, что случилось с ее отцом. Таких людей не оказалось, и она так ничего и не узнала. В ее старой квартире жила теперь незнакомая французская семья, и из старых соседей в доме тоже никого не осталось. Она начала ходить к библиотеке Мазарини и ждала на лестнице в надежде, что туда придет Реми. Однако шли дни, с каждым месяцем становилось все холоднее, и все чаще она думала, что, Реми, скорее всего, не пережил эту войну. Как почти все, кого она знала.

Месье Гужон, старый начальник ее отца, помог ей найти работу на неполный день в мастерской по починке пишущих машинок. Теперь она занималась тем же, чем когда-то ее отец, и могла оплачивать аренду крошечной квартирки в Седьмом округе Парижа. Она пока так и не решилась вернуться в Ориньон, но была уверена, что однажды обязательно поедет туда, когда соберется с силами и когда в разоренной войной стране восстановится железнодорожное сообщение. Ева не знала, уцелели ли отец Клеман, мадам Нуаро и мадам Травер, удалось ли спастись от войны мадам Трентиньян. В глубине души она понимала, что вряд ли для них все кончилось благополучно, но принять эту суровую реальность в тот момент была еще не готова. Пока Ева оставалась в Париже, она представляла себе, что все они живы и здоровы. Кроме того, она обещала Реми встретиться с ним здесь. Отлучись она из Парижа хотя бы на несколько дней, это было бы равносильно признанию, что она потеряла его навсегда.

Весной в город стали возвращаться евреи, которые провели всю войну в концентрационных лагерях на востоке, – изможденные, полуодетые. Те, у кого в войну немцы забрали родных, вглядывались в лица этих ходячих скелетов в надежде отыскать своих близких, которых считали навсегда пропавшими. Когда они только начали прибывать в Париж, для них еще оставалась какая-то надежда. Некоторым из них улыбалась удача, в большинстве же случаев выжившим предстояло узнать, что все, кого они любили, умерли, а в «награду» за свои чудовищные страдания они вновь обретали чувство утраты и отчаяния.

В здании отеля «Лютеция» разместились представители Красного Креста, которые аккуратно вели списки бывших узников, а также тех, кто их разыскивал. Все прибывшие получали паек и временный ночлег, им выдавали по две тысячи франков и купон на новую одежду. Ева прикрепила на табличку драгоценную фотографию отца, под которой написала его имя, и каждый день приходила к отелю. Она надеялась, что кто-нибудь сможет рассказать ей о его судьбе.