что я тоже там живу? Но как это проверить? Ведь даже солнце у каждого свое, свои восходы, закаты. Столько лет я прожил за границей, но везде, где жил, если хотел найти восток, запад, определял по здешним рассветам и закатам. Всё по ним мерил. Это была единственная мера.

Другое дело, особенно в крупных городах: можно всю жизнь прожить и не увидеть ни восхода, ни заката. Как день наступает? Просто становится светло. А когда опускается ночь, зажигаются миллионы фонарей. Какая же это ночь? Это только так называется — ночь. Теперь, правда, я и здесь уже не знаю, где солнце вставало, где заходило. Да и не восходит оно в прежнем месте, и не заходит. Я встаю вместе с ним, но не уверен, ведь оно не здесь всходило. Поэтому не знаю, как вы меня тут нашли, если я сам себя не нахожу. Правда, найти себя — непростое дело. Кто знает, может, самое трудное из всех, какие есть у человека на этом свете.

Нет, домик пана Роберта не продается, я вам уже говорил. Во всяком случае, пока пан Роберт об этом не упоминал. Я бы вам посоветовал тридцать первый. Мало какой домик сравнится с тридцать первым. Камин, электрическое отопление, двойные стекла, стены утепленные, можно даже зимой жить. Две ванные комнаты, на втором этаже и на первом, колонки, кафель. И все дубом отделано. На полах ковры. Были еще рога, но, к счастью, хозяин их забрал.

Если бы рога остались, я бы не стал вас уговаривать. Вы не смогли бы там жить. Все стены были увешаны этими рогами. Куда ни посмотришь, повсюду рога. В комнатах, на кухне, в ванных. Над входом висела кабанья голова, вот с такими клыками. Ни одной свободной стены. Зайдешь проверить, все ли в порядке, так только и смотришь, чтобы на чей-нибудь рог не напороться — некоторые такие огромные, что чуть ли не до середины комнаты торчали. Иногда, признаюсь, я садился в кресло — люблю посидеть минутку-другую в каком-нибудь домике, — но что-то сразу гнало меня прочь. Собственно, он ради этих рогов домик и построил. Жена небось из квартиры выгнала, потому что уже некуда было вешать. Нет, она сюда никогда не приезжала. Зато он — каждые выходные. Не загорал, не плавал, даже гулял редко, сидел целыми днями в домике. Часто и зимой приезжал. Самое удивительное, что он не охотился. Это не его трофеи. Ружье было, да. Зачем оно ему, не знаю. Как через эти рога в душу человеку заглянешь?

И вдруг — не знаю, что случилось, — как-то раз он приехал на грузовике с двумя рабочими, забрал рога, а дом выставил на продажу. Кто-то говорил, что нашелся покупатель на эти рога, кто-то — что хозяин все отвез на свалку. А может, на самом деле было и еще как-то — представления не имею.

Я бы вам советовал. Нет, не так уж дорого. Для такого домика — считай, за полцены отдает. Что вам тут делать? Ну а я что тут делаю? Если бы вы приезжали раз-два в год, в несезон... Я бы мог фасоли побольше посадить. А не захотелось бы нам лущить фасоль, так в лес бы сходили, прогулялись. Могли бы музыку послушать, я привез много дисков. Нет, в шахматы не играю. А вы бы хотели сыграть? Как-то не выучился. Для шахмат у меня никогда терпения не хватало. За границей иногда играл в бридж, но для бриджа нужны четверо. На стройке, мы — редко, но случалось — если не пили водку, то резались в карты. В тысячу, в дурака, в шестьдесят шесть, еще в очко или в покер.

А до этого, в школе — играли в спичечные коробки. А вы нет? Даже не слышали о такой игре? Она простая. Коробок спичек, только обязательно полный, кладут стол, плашмя, и так, чтобы только немного выступал за край, а то упадет. И подбрасывают — вот так, указательным пальцем. Какой стороной коробок упадет на стол, столько очков получаешь. На попа, то есть на самую короткую, где коробок открывается, — больше всего. Мы договаривались на десять очков. Но можно договориться и по-другому. На тёрку одну или другую — знаете, что такое тёрка? полоска, о которую спичкой чиркают, — пять очков. Плашмя — ноль.

О, это не было такой невинной игрой, как можно подумать. Невинных игр не бывает. Все зависит не от того, во что играют, а на что играют. Невинно мы играли, когда приходил воспитатель. Даже очки не записывали. Он собирал спичечные коробки и являлся почти каждый вечер — проверял, не закончились ли у нас спички в коробке. Я вам потом расскажу, зачем он их собирал. Иной раз сидит и сидит. Поэтому приходилось делать вид, что мы уже спать ложимся, иначе не уйдет. Один начинает расстегивать пуговицы на рубашке, другой — расшнуровывать ботинки, третий — расстилать кровать. А когда воспитатель наконец уходил, уверившись, что мы уже почти спим, еще раз проверяли в коридоре — вышел ли он из барака, — и только тогда начиналась настоящая игра.

Нет, не на деньги. Денег у нас не было. Разве что у тех, кто умел кошелек из кармана вытащить. Нет, не на сигареты. Мы курили вишневые листья, клевер и тому подобную пакость. Смысл игры был в том, чтобы не оказаться последним. Вы удивляетесь: мол, и всего-то? А я вам скажу: это очень много. Проигрывал — а вне зависимости от того, сколько нас играло, проигрывал всегда только один человек — тот, кто набирал меньше всего очков. И он становился жертвой всех остальных. Мы могли делать с ним все, что угодно, и он был обязан выполнить все, что ему скажут. То есть цель игры была не в том, чтобы выиграть, как обычно бывает, — собственно, это ведь главный принцип любой игры. Как я уже сказал, целью было не оказаться последним. Что означало оказаться последним — об этом лучше всего говорит то, что некоторые — сразу в слезы. Кое-кто пытался сбежать, но как убежишь, если выигравших много? Кто-то пытался откупиться обещаниями. Но это был дохлый номер. Некоторые даже за нож хватались. Но и это мало помогало. Когда так много выигравших, ни плач, ни нож не помогут. Только раз одному удалось сбежать. Но он больше в школу не вернулся. Поняв, что отстает, он, не закончив игры, бросился к окну