– Да, да, – подхватил Логос. – Но у тебя не было сил, а у меня их было слишком много. И я стал отнимать, вместо того чтобы давать. Суть моя – суть бога, и она, не находя применения, поглощает и тебя, и мир вокруг. Коллапс разума.

Почудилось Элию, что меж ними установилась невидимая связь. Будто вышли они на арену, но не друг против друга, а против общего врага. Будто Элий должен сражаться первым номером. А Логос – его тертиарий. Но ведь так всегда и было: Элий – первый, а Вер – за его спиной. Человек сражается, а бог стоит у него за спиной. Как говорят гладиаторы? «Главное, не каков ты, а кто у тебя тертиарий». Странный, никогда ни в одной битве не испытываемый восторг охватил Элия. Будто только и ждал он именно этой битвы. Этой – и никакой другой. Они не могли проиграть, потому что если он, Элий, пропустит удар, Логос парирует и победит.

– Я понял! – закричал Логос и засмеялся. Он смеялся, и слезы текли по его щекам. – Все так! Но это следствие, не причина. Я все понял! Ты погрузился в колодец, не отведав амброзии. А этого ни в коем случае нельзя было делать. Ведь ты не пил амброзии, Элий?

– Воды в колодце не было, когда…

– Да, не было, когда ты спустился! – оборвал его Логос. – Но она была, когда ты выходил. Ты купался в ней, ты её пил. Вода колодца дарует знание, но отбирает жизнь. Ты наглотался волшебной воды. Любой другой мгновенно умер бы там, у колодца. Но ты не мог умереть – желание защищало тебя. И, чтобы ты остался в живых, я отдал часть своей божественной сущности тебе. И часть твоего, человеческого, перешла ко мне. Поэтому ты стремишься играть роль бога, а я хочу быть человеком. Ты все время хватаешь волка за уши, но рассчитываешь не на человеческие силы – на божественные. На то, чего у тебя нет и быть не может.

Получается, человеку достались по воле Фортуны два осколка божественности: неисполнимое желание и влага колодца. По мечу в десницу и шуйцу. И вот он сражается этими двумя мечами и надеется победить. Но сражается не с противником, а сам с собой. А ведь он был уверен… Но можно ли быть уверенным? Человеку неизвестно его предназначение. Ещё старик Гомер знал этот парадокс. Элий вдруг рассмеялся коротким нехорошим смехом:

– А ведь я осуждал Триона точно за то же. Абсолютно, – выдавил он. – Он вообразил себя богом. И я… Я тоже…

– Все схожее на самом деле несхоже. Даже остатков моего разума хватит, чтобы это понять. Трион хотел быть богом, а труд его был человечьим. Ты же пытался взять на себя труды бога. Но хотел быть человеком. Он ошибался в цели, ты – в средствах.

– Но где я ошибся – понять не могу. Подумай, Вер! Для спуска в колодец сам бог Фавн дал мне камень. Камень, в который был заключён панический ужас. Ведь я не мог ошибиться, если бог подсказал мне, что надо делать? Так ведь?

– И что ты сделал с камнем?

– Я бросил его в колодец, и вода испарилась.

– Ты сказал – Фавн.

– Ну да, Фавн, или Пан, сын Меркурия.

– Погоди, не забывай этот факт. Он очень важен. Я забуду, а ты – не забудь.

– Это ты погоди. Мы не о том болтаем. Совершенно не о том. Я взял частицу у тебя, ты – у меня. А теперь возьми назад своё. И верни то, что досталось тебе, – Элий говорил с холодной решимостью.

– Я могу, да… Но… если не получится? Если… Что тогда? Ты не погибнешь, но…

– Не спорь. Не хочу больше играть чужую роль – это слишком тяжело. Пора исправлять ошибки. Попробуй, Вер! И станешь не олимпиоником[59], но Олимпийцем.

– Нам придётся играть в странные игры.

– Сражаться, – поправил Элий. – В этих играх только сражаются. Я не знаю, может, и не было никакой ошибки. Была дорога. Я по ней шёл. Куда бы они ни вела – шёл, и если падал, то поднимался. Назад не вернуться. Вновь дорогу не пройти. Так делай то, что скажу я. И не спорь. Ты – бог, не спорь со мной, человеком. Бери своё, божественное, и уходи.

– Взять нетрудно, – пробормотал Логос. – Взять только своё – тут нужно ювелирное искусство. – Он положил руку на плечо Элия. – Но я не подведу. Я – отличный тертиарий, ты же знаешь.

Летиция увидела вспыхнувший над садом белый свет и замерла. Потом кинулась бежать со всех ног – к Элию. Тот сидел на скамье, сжав руками виски.

Она хотела окликнуть его и не могла. Элий услышал её шаги и поднял голову. Лицо у него было белое, губы дрожали.

– Пора возвращаться, – прошептал он. – Домой.

Он опёрся на её руку, и они пошли назад, к дому. Ей показалось, что в этот раз он хромает куда сильнее обычного.

«Пока Чингисхан занят борьбой с Империей Си-Ся, Рим имеет возможность защитить свои интересы в Вифинии. Эта бывшая римская провинция, ставшая на время независимой, вновь войдёт в состав Римской Империи.

Отдельные военные части сепаратистов пытаются оказать сопротивление. Но их силы малочисленны и разрозненны. Отныне Боспор Фракийский находится под полным контролем Рима».

«В ухудшении отношений между Римом и Новгородом Великим виноват бывший Цезарь, именующий теперь себя Элием Перегрином».

«Напрасно Альбион протестует против действий Рима в Вифинии».

«Национализированы заводы судовых двигателей компании „Кар“ в Северной Пальмире».

«Акта диурна», 5-й день до Ид июля[60]

Элий брёл по улице Северной Пальмиры. Шёл без всякой цели. С тех пор как Логос забрал назад часть божественной сути, ноги вновь плохо слушались, каждый шаг доставлял боль. Теперь Элию не прыгнуть через несущийся со свистом клинок. Да и зачем? Он больше не сражается на арене.

Элий зашёл в музей паровых локомотивов. Здесь в просторном зале старой станции выстроились под стеклянным сводом красавцы-паровозы, сверкая начищенной латунью и свежей краской, будто вчера только из мастерской, хотя каждому – не меньше ста лет от роду. Однако все были на ходу. И раз в год, напившись воды и набрав вдоволь угля, подцепив стаю ярких нарядных вагончиков, неспешно набирая ход, пройдут они под старинными воротами музея, больше похожими на триумфальную арку. И побегут старинные паровозы по дорогам Новгородской Республики, полные шумных детишек, оглашая окрестные поля и тёмные боры пронзительными гудками. И смутно оживут в памяти взрослых рассказы их родителей, что когда-то профессия инженера-путейца была самой почётной в Новгородской Республике, даже выше звания депутата Народного Веча.

Глядя на этих древних красавцев, каждый из которых был снабжён начищенной табличкой и, как гражданин, носил личное имя: Марк, Понтий или Гай, Элий вспоминал детство, когда его, четырехлетнего малыша, мать водила встречать отца на горном курорте. Вверх карабкался старинный паровозец, и грозный его гудок был слышен издалека, пока железный трудяга карабкался вверх по склону. Услышав гудок, Элий прятался за материнский подол. Потом выглядывал. И вдруг из-за заснеженных ветвей неспешно выкатывался паровозик с ярко-красным, дерзко выставленным вперёд скотосбрасывателем, и в морозном воздухе за ним стлался густой белый дым. А за паровозом вагончики – ярко-зеленые, ярко-синие, ярко-жёлтые.