с реальностью — с ее бесконечными противоречиями, всегда, как и все живое, незавершенной и неполной, а потому и принципиально несовершенной, остается либо проклинать факты, не совпадающие — не с теорией, но с обывательскими и филистерскими о ней представлениями, либо пойти навстречу практике, чтобы эту теорию применить и тем самым придать ей действительный общественно-исторический смысл. Иными словами, теория, как и любой инструмент, предназначена не для оценки реальности, а для работы с ней. Это не отменяет необходимости так или иначе оценивать события, но подобные выводы не являются самодостаточными, они не завершают ход политической мысли, а, напротив, инициируют его.

«Кто ждет „чистой“ социальной революции, тот никогда ее не дождется. Тот революционер на словах, не понимающий действительной революции»[441], — писал Ленин в 1916 году. При этом он опирался на реальный опыт событий 1905 года, который он оценивал безо всякой идеализации. Эта революция, по его словам, «состояла из ряда битв всех недовольных классов, групп, элементов населения. Из них были массы с самыми дикими предрассудками, с самыми неясными и фантастическими целями борьбы, были группки, бравшие японские деньги, были спекулянты и авантюристы и т. д.»[442] Однако принципиально важно, продолжает Ленин, что объективно это было движение масс, которое «ломало царизм и расчищало дорогу для демократии»[443].

Точно так же революционное восстание масс в Казахстане в 2021 году, возникшее из стихийного рабочего протеста, сопровождалось всевозможными провокациями, вспышками насилия и уличными грабежами, но именно оно продемонстрировало, насколько мощным является заряд народного недовольства, накопившегося за 30 лет капиталистической реставрации. И даже если сами участники событий были весьма далеки от левой идеологии, они оказывались вполне в состоянии стихийно выдвигать классовые требования — начиная от повышения заработной платы, восстановления на работе уволенных сотрудников предприятий и снижения пенсионного возраста до легализации свободных профсоюзов и оппозиционных (в том числе левых) партий, права на забастовку, национализации компаний, свободных выборов органов власти. Эти требования не были придуманы идеологами или «внесены» в массовое сознание агитаторами, они возникали как результат практического осмысления бастующими рабочими собственного практического опыта.

Как тут не вспомнить слова Энгельса, относившиеся к французским революциям XIX века. Каждый раз, когда требование демократии становилось лозунгом дня, его осуществление на практике зависело от развития социальной борьбы. В результате, «оплатив победу собственной кровью, пролетариат выступал после победы с собственными требованиями. Эти требования бывали более или менее туманными и даже путаными, в зависимости каждый раз от степени развития парижских рабочих; но все они в конце концов сводились к уничтожению классовой противоположности между капиталистами и рабочими. Как оно должно произойти, этого, правда, не знали. Но уже самое требование при всей его неопределенности заключало в себе опасность для существующего общественного строя; рабочие, предъявлявшие это требование, бывали еще вооружены; поэтому для буржуа, находившихся у государственного кормила, первой заповедью было разоружение рабочих. Отсюда — после каждой завоеванной рабочими революции — новая борьба, которая оканчивается поражением рабочих»[444].

Собственно, именно эти повторяющиеся революции, реформы, контрреволюции и новые народные выступления в совокупности как раз и составляют процесс социального преобразования, переход от капиталистической системы к новому обществу.

Инфантильное стремление получить все и сразу никоим образом не свидетельствует о радикализме. Скорее, оно говорит о неготовности пройти долгий путь, в ходе которого политический процесс не только будет развиваться, проходя через разные, часто отрицающие друг друга фазы, но и творить самого себя по мере того, как сами участники событий осознают свою действительную историческую миссию, свое место и свои возможности в этом процессе.

Николай Бердяев назвал главу российского временного правительства Александра Керенского «человеком революции первой стадии»[445]. Эта прекрасная формулировка показывает, что различные фазы движения требуют не только разных идей и лозунгов, но и разных людей. Лишь те, кто способен осознать перспективу и возможности процесса в целом, способен пройти весь путь, не потеряв себя и не растеряв свое политическое влияние. Теория дает возможность такого понимания, но не снимает личной ответственности и не освобождает от необходимости принимать трудные решения, которые далеко не всегда могут быть оптимальными и безупречными. И все же, лишь повернувшись лицом к истории и приняв ее логику, мы можем стать ее частью.

«Социалистическая революция в Европе не может быть ничем иным, как взрывом массовой борьбы всех и всяческих угнетенных и недовольных, — писал Ленин в 1916 году. — Части мелкой буржуазии и отсталых рабочих неизбежно будут участвовать в ней — без такого участия невозможна массовая борьба, невозможна никакая революция — и столь же неизбежно будут вносить в движение свои предрассудки, свои реакционные фантазии, свои слабости и ошибки. Но объективно они будут нападать на капитал, и сознательный авангард революции, передовой пролетариат, выражая эту объективную истину разношерстной и разноголосой, пестрой и внешне раздробленной массовой борьбы, сможет объединить и направить ее, завоевать власть, захватить банки, экспроприировать ненавистные всем (хотя по разным причинам!) тресты и осуществить другие диктаторские меры, дающие в сумме ниспровержение буржуазии и победу социализма, которая далеко не сразу „очистится“ от мелкобуржуазных шлаков»[446].

Мы можем сегодня по-разному относиться к практической деятельности Ленина, как и к результатам большевистской политики в 1917–1920 годах. Но в одном мы не можем сомневаться: жизненный путь Ленина показал, что он лучше кого бы то ни было разбирался в том, что представляет собой революционная практика. И никогда не уклонялся от вызова истории, не прятался от нее за частоколом догматических формул.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Критики Маркса задним числом выдвигали ему два взаимоисключающих обвинения. Одно состояло в том, что его видение социалистического будущего оказалось утопическим. А другое — в том, что он не предложил своим последователям четкого видения социалистического будущего.

Констатируя глубочайший тупик, в котором оказалась экономическая политика после кризиса 2008–2010 годов, Адам Туз приходит к горькому выводу: «усилия центра и правых провалились, а левые подвергаются широкомасштабной обструкции или занимаются самообструкцией»[447]. Последнее, пожалуй, наиболее важно. Получив исторический шанс в 2010-е годы, левые силы не только не попытались его использовать, но, напротив, старательно прятались от него. К счастью, этот шанс все еще не до конца упущен, а общественная жизнь не просто дает нам новые возможности, но и предъявляет все более жесткие требования, не соответствуя которым мы рискуем потерять все.

Кризис 2008–2010 годов так и не привел к радикальным системным изменениям ни на глобальном, ни на национальном уровнях. Но ценой, которую капитализм заплатил за консервативные методы преодоления Великой рецессии, стало возникновение