– Этого больного никто не должен допрашивать без присутствия полиции. Когда вы позвонили и попросили разрешения с ним говорить, я связалась с сержантом Сторром. Он едет сюда.

– Сколько мне придется ждать?

– Мне неизвестно.

– Послушайте, там пропал человек, и промедление может стоить ему жизни.

Тут она обратила на меня внимание.

– Сержант Сторр не упоминал о пропавшем человеке.

Черт, я и забыла, что полиция не знает о пропавших оборотнях!

– Я не думаю, что вы нарочно затягиваете время, но ведь на карту поставлены человеческие жизни.

Выражение глаз сменилось с непреклонного на скучающее.

– Сержант Сторр говорил очень определенно. Он хочет присутствовать при вашем допросе этого человека.

– Вы уверены, что говорили с сержантом Сторром, а не с детективом Зебровски?

Вполне в духе Зебровски специально мне сделать мелкую пакость – просто чтобы позлить.

– Я знаю, с кем я говорила, мисс Блейк.

– Я не хотела сказать, что вы не знаете, просто Зебровски мог не знать, насколько мне разрешено общение с этим... э-э... свидетелем.

– Я говорила с сержантом и ясно поняла, что он сказал. Вы не войдете, пока он не приедет – такой у меня приказ.

Я начала говорить что-то резкое – и остановилась. Полицейская Кирлин была права. У нее приказ, и она не собиралась от него отступать.

Имя я прочла у нее на нагрудной табличке.

– Хорошо, сотрудник Кирлин. Я тогда подожду за углом в приемной для пациентов.

И я вышла от греха подальше, пока не сказала что-нибудь менее приятное. Мне хотелось пробиться в палату, упирая на свой ранг – но ранга-то у меня и не было никакого. Один из тех случаев, когда обстоятельства грубо напоминали мне, что я – штатская. Я таких напоминаний не люблю.

В приемной я уселась на цветастый диван, обращенный спинкой к искусственному газону с комнатными растениями. Растения эти, ростом до груди, заменяли стены, разделяя приемную на несколько вроде-бы-комнат. Иллюзия уединения, если она тебе нужна. На одной стене повыше был установлен телевизор, и никто пока не побеспокоился его включить. Тишина стояла больничная. Шумел только обогреватель, щелкая счетчиками.

Ждать было нестерпимо. Джейсон пропал. Он погиб? Если жив, сколько ему еще осталось жить? И сколько еще Дольф заставит меня ждать?

Дольф вышел из-за угла. Благослови его Господь, он заставил меня ждать очень недолго.

Я встала.

– Мне Кирлин сказала, что ты говорила о каком-то пропавшем. Ты от меня скрываешь этот случай?

– Да, но не по собственной воле. У меня есть клиент, который не хочет обращаться в полицию. Я пыталась его убедить, но... – Я пожала плечами. – То, что я права, а они нет, еще не дает мне права выдавать их секреты, не спросив сперва разрешения.

– Анита, в отношениях клиента и аниматора такой привилегии нет. Если я задаю вопрос, ты по закону обязана ответить честно и полно.

Я слишком мало спала, чтобы еще и это снести:

– А то что?

– А то ты попадешь в тюрьму за создание препятствий правосудию.

– Отлично, поехали.

– Анита, не провоцируй меня.

– Слушай, Дольф, я расскажу тебе все что знаю, когда они дадут мне свое “добро”. Я, может, тебе все равно расскажу, раз мои клиенты окажутся глупцами, но ни хрена я тебе не скажу, если ты будешь мне грозить.

Он набрал воздух – медленно, глубоко, через нос – и так же медленно выдохнул.

– Ладно, пошли поговорим с нашим свидетелем.

Я оценила, что нага все еще оставался “нашим” свидетелем.

– Ага, пошли.

И мы пошли по коридору в молчании, но молчание это не было неловким. Такое молчание не надо заполнять пустой болтовней или взаимными обвинениями.

Нам открыл дверь врач в белом халате со стетоскопом, наброшенным на плечи, как боа из перьев. Полисмен Кирлин стояла на своем посту, не ослабляя бдительности. Она посмотрела на меня великолепным кремнево-стальным взглядом. Этот взгляд еще нужно было бы потренировать. Но если ты женщина, блондинка, маленького роста – и при этом коп, надо хоть пытаться выглядеть крутой.

– Он может разговаривать, только очень недолго. Это вообще чудо, что он жив, не говоря уже о том, что может говорить. Я буду следить за допросом, и если его что-нибудь расстроит, я прекращу беседу.

– Меня это устраивает, доктор Уилберн. Он – жертва и свидетель, а не подозреваемый. Мы ему ничего плохого делать не собираемся.

Не уверена, что моя речь убедила доктора, но он отступил, пропуская нас в палату.

Дольф нависал надо мной, как несокрушимая сила. Можно было понять, почему врач решил, что мы собираемся выколачивать показания из его пациента. Дольф, даже если бы хотел, не смог бы выглядеть безобидным. А он и не хочет.

Нага лежал на кровати, весь увешанный трубками и проводами. На нем уже нарастала новая кожа. Она лежала неровными болезненными пятнами, но нарастала. Вид был по-прежнему такой, будто его сварили заживо, но были заметны и улучшения.

Глаза его обратились ко мне – он очень медленно поворачивал голову в нашу сторону.

– Мистер Джавад, сержанта Сторра вы помните. Он привел кое-кого, кто хочет с вами поговорить.

– Женщина... – сказал он. Голос был тих, будто ему больно говорить. Он осторожно сглотнул слюну и попробовал снова: – Женщина в реке.

Я вышла вперед.

– Да, это я была в реке.

– Помогла мне.

– Попыталась.

Вперед шагнул Дольф.

– Мистер Джавад, вы можете нам сказать, кто это с вами сделал?

– Ведьмы, – ответил он.

– Вы сказали “ведьмы”? – переспросил Дольф.

– Да.

Дольф обернулся ко мне. Ему не надо было просить – это была моя область.

– Джавад, вы знаете этих ведьм? Их имена?

Он снова сделал глотательное движение, но у него не было слюны.

– Нет.

– Где они это с вами сделали?

Он закрыл глаза.

– Вы знаете, где вы были, когда с вас... сняли кожу?

– Меня опоили.

– Кто вас опоил?

– Женщина... Глаза...

– Какие глаза?

– Океан. – Чтобы услышать это слово, мне пришлось наклониться к нему. Он терял голос.

И вдруг он широко раскрыл глаза.

– Глаза, океан.

У него вырвался из горла грудной звук, будто он подавлял вопль.